Правда, Улан незамедлительно возразил, что, скорее всего, ничего плохого крестоносцу не светит. Ведь если все дело не в его повторной ереси, а в неких сокровищах, то инквизиторы, убедившись, что Бонифаций не имеет к ним никакого отношения, попросту оставят мужика в покое. Ну разве что заставят его еще раз в чем-нибудь покаяться, ну да ему не впервой.
— Выяснив с помощью пытки? — уточнил Сангре. — Иначе-то они навряд ли ему поверят.
Но Улан возразил, что эти инквизиторы собаку съели в своих допросах, а потому навряд ли доведут дело до нее. И вообще, лучше не заморачиваться с этим крестоносцем, а положиться на судьбу: выкупят — хорошо, а нет — и не надо, ибо их будущая доля в трофеях после взятия Христмемеля, скорее всего, составит немаленькую сумму, следовательно, деньжат они так или иначе все равно раздобудут.
Про то, что штурм замка крестоносцев может закончиться неудачей, они не заикались, прекрасно понимая, что им тогда ничто уже не понадобится. А так как у атакующих в первых рядах в любом случае шансов выжить не так много, они, стремясь их увеличить, старательно упражнялись с холодным оружием. Благо теперь у них хватало настоящих мечей из числа трофейных. Да и учитель был на загляденье — Кейстут. Услышав о просьбе выделить им какого-нибудь умельца, он для начала сам проверил уровень их мастерства, чтобы определить, кого именно из воинов дать им в наставники, после чего удивленно покачал головой и, не выдержав, спросил:
— А вам хоть когда-нибудь вообще доводилось биться на мечах?
Друзья переглянулись и дружно замотали головами.
— Так я и подумал, — вздохнул князь и отрезал: — Никого я не дам. Моим воинам за вами в бой идти, а кто ж пойдет за такими… неумехами. Одного не пойму: как вас в ратный союз приняли. Этот, как его…
— СССР, — пробурчал Сангре.
— Вот-вот. Судя по рассказам Петра, в него такие воины входят… — Кейстут покачал головой, закатив глаза кверху, — и тут вы двое, которые…
Он не договорил, но сокрушенный вздох был гораздо красноречивее любых слов.
— Зато у нас головы на плечах имеются и мы в них не только едим, — насупился Сангре. — Вот за эти светлые головы, кои для полководца куда важнее умелых рук, нас и приняли в союз.
— Но самое важное, чтоб ему верили его люди, — парировал Кейстут и после небольшого колебания заявил: — Ладно, я сам возьмусь за вашу учебу. Нынче же сыщу место поукромнее и завтра поутру приступим.
Петр, не удержавшись, кисло скривился, поскольку неугомонная Римгайла покидала его ложе не раньше третьих петухов, то бишь под утро, но деваться некуда. Оставалось рассчитывать, что удастся урвать немного времени на сон перед обедом, но увы. Дело в том, что места поукромнее в понимании Кейстута находились как минимум в десятке верст от Бизены. То есть туда еще надо было доехать, ну и плюс дорога обратно.
Кроме того, помимо занятий Кейстут счел нужным знакомить побратимов с системой защиты местных жителей от крестоносцев и демонстрировал им то очередной пильякалнис — крутой холм, причем зачастую искусственного происхождения, то кольгринду — извилистую дорогу, проложенную по дну озера, реки или болота и ведущую к этому холму. У всех многочисленных изгибов кольгринд стояли вехи — воткнутые в дно жерди или ветки деревьев. Как пояснил Кейстут, в случае войны вешки снимались и пройти становилось невозможно. Полюбовались друзья и парсепилами — длинными узкими насыпями на самом холме, где хранилась уйма хвороста. Небольшой огонь поддерживался круглые сутки. Как только дозорные замечали, что крестоносцы перешли границу, на парсепиле поджигали все запасы хвороста. Днем сигнал подавал дым, ночью — свет костра. Словом, возвращались они в Бизену зачастую после полудня и ни о каком сне не могло быть и речи.
Зато через неделю ему удалось удостоиться первой похвалы от Кейстута, оказавшимся хорошим, но главное, терпеливым учителем, по нескольку раз демонстрирующим каждый прием. Правда, и безжалостным: уже к концу первого дня Петр понял, что на его теле, и без того изрядно изукрашенном последствиями ночных битв, окажется ровно вдвое больше синяков и ссадин, хотя использовались в учебе исключительно деревянные мечи.
Что касается Улана, его Кейстут хвалил гораздо чаще, поскольку тот, в отличие от горячившегося не по делу Сангре, всегда помнил о защите и успевал вовремя отскочить, отбив удар мечом или прикрывшись щитом.
Но как бы Петру ни хотелось временами поспать, о занятиях с будущими былинными богатырями он не забывал. Поначалу дела у него шли не ахти, к тому же Локис, а с его подачи и младший брат Вилкас, вообще не воспринимали его всерьез, решив, что Петр мается глупой ерундой, недостойной настоящего воина. Да и смотрели они на него с некоторым пренебрежением — хлипковат командир, и ноги тощи, и в груди узок, словом, не удался статью. Нет-нет, оба по-прежнему были ему жутко благодарны и готовы, если понадобится, закрыть в сражении собственной грудью, но защита в бою — одно, а ратный авторитет — несколько иное.
Уловив это, Сангре заявил, что помимо занятий по зарядке арбалетов он желает преподать им несколько уроков рукопашного боя, причем сразу обоим, поскольку никто не знает, как могут сложиться обстоятельства, а воин обязан драться даже тогда, когда у него треснуло копье, сломался меч и лопнула тетива на луке. Локис, не сдержавшись, рыкнул что-то резко неодобрительное и, продемонстрировав Яцко свои могучие ручищи, добавил, судя по тому, как покраснел потомок кривичей, еще более хамское.
— И шо там мяукнул этот биндюжник? — потребовал перевода Сангре.
Толмач замялся. Но взгляд Петра, обычно веселый или усмешливо-ироничный, превратился в угрюмо-тяжелый. И Яцко, смущаясь и запинаясь,
