– Надо, – упрямо произнес генерал.
– Но если я не желаю? – Я вытянулась в струнку и спрятала руки за спину.
– Тогда вы не поедете на бал, – ответил он. – И я вместе с вами. Если встреча послов не состоится, его величество очень расстроится. А когда его величество расстроен, он может отдать приказ казнить нас обоих. Однако какую чудесную осанку вы приняли! – восхитился он, приподняв черные брови над непроницаемыми очками, и бледное лицо отразило неподдельное удовольствие. – Пожалуйста, держите спину вот так. Теперь руку мне на плечо…
Воспользовавшись замешательством, он сжал мою ладонь и обнял за талию. Я вздрогнула, но не отстранилась. Перспектива быть обезглавленной бодрила ничуть не больше, чем шанс стать каменным изваянием. В ложбинке дрогнул кулон, я ощутила теплое покалывание на коже и быстро опустила глаза до того, как в очках генерала заклубилась золотая мгла. Его губы дрогнули в неудовольствии и сжались.
– Теперь запомните, – процедил генерал. – Основной шаг в вальсе – приставной. На раз – правой ногой вперед, потом приставляем левую и снова правой. И, пошли!
Мы тронулись с места осторожно, генерал поддерживал за талию и считал шаги. Сначала медленно, потому чуть быстрее.
– Вы ведете, пичужка! – строго направлял он. – Это недопустимо. В вальсе ведет мужчина. Не отбивайте пятки! Шаг скользящий и легкий! Раз, два, три!
– Я никогда не научусь, – жаловалась я, считая про себя шаги и постоянно путаясь в подоле сорочки, ткань липла к ногам, и я постоянно одергивала ее.
– Не волнуйтесь, – снисходительно отвечал генерал, – я тоже научился практически за ночь.
– И кто вас учил? Какая-нибудь придворная дама?
– Куртизанка.
Я сбилась с ритма и тут же наступила генералу на ногу.
– Ой! Простите…
– Пустое, моя пичужка. – Губы генерала снова изогнулись в улыбке, острой, как сабля. – К вашим услугам моя вторая нога. И! Раз, два, три…
Я чуть не прыснула со смеху, но тут же посерьезнела, сделала возмущенное лицо и заметила:
– Однако какой вы!
– Какой?
– Порочный.
– А еще бастард, грубиян и… напомните, пичужка?
– О, с удовольствием. Угрюмый сыч!
– Совершенно правильно. – Генерал резко повернул, я пискнула и отклонилась назад, но он поймал меня и улыбнулся: – Слушая ваши откровения, можно подумать, вы влюблены в меня.
– Я?! В вас? – Задохнувшись от возмущения, я стрельнула взглядом по очкам, в них плясали лукавые огоньки. – Ни за что! Скорее уж вы в меня, ваше сиятельство.
– Вы не правы, пичужка. Я старый солдат, и любовь мне незнакома. И – раз, два… Не вертитесь, пичужка! Ровнее спину!
– Вот раскомандовались! – пыхтела я. – То встаньте, то не вертитесь. И почему вы все время зовете меня пичужкой?
– Потому что вы пичуга и есть, – ухмыльнулся генерал, плавно ведя меня по кругу. – Когда я впервые увидел вас, вы трепетали, что та птичка, попавшая в силок.
– Под вашим взглядом все трепещут, – возразила я и поспешно опустила глаза.
– Иногда это раздражает, – хмыкнул он и, перестав улыбаться, добавил тихо: – А иногда огорчает. – Выдержав паузу, продолжил, слегка замедлив шаг: – Вы знаете, Мэрион, я долго думал над вашими словами. Опиум позволяет заглянуть внутрь себя, остаться наедине со своими мыслями. Я оборачивался назад и видел только тьму и смерть. – Ладонь на моей талии дрогнула. – По законам Фессалии верховный главнокомандующий должен быть женат, но я устал и больше не хочу играть в эти придворные игры. Я оставлю вас в живых.
– Вот как! – Я едва не всплеснула руками. – Какая щедрость. Долго же вы думали, ваше сиятельство?
– Довольно долго. Решение принято еще до знакомства с вами, пичужка. Еще до того, как вас увидел, я решил, что сохраню вам жизнь.
– А что изменилось потом? Я имею в виду, когда вы грозили мне всеми карами в запертой комнате?
– Ровным счетом ничего, – твердо ответил генерал. – Вы знаете, это была случайность. Я вспылил, но не собирался снимать очки. А теперь не сделаю этого и подавно.
– Почему же, ваше сиятельство? – Мне захотелось заглянуть ему в глаза.
Теперь мы едва топтались на месте, рука супруга слегка поглаживала мою талию, а я сжимала его ладонь, горячую и крепкую, с одинаковой легкостью держащую и поводья виверны, и женщину. Говорят, глаза – зеркало души. Как жаль, что я не могу узнать, что сейчас творится в ней. Отгородившись от всего мира двумя темными стекляшками, Дитер словно и сам спрятался за броней, похоронил все живое и чувствующее, как похоронил старые письма и
