Разговор угас, как и свет, льющийся в дымное отверстие, потому что на деревню спустилась ночь. У них не было дров, и костер тоже вскоре потух. В хижине, судя по всему, никто не жил, – она была совершенно пуста, не считая лежаков для сна, пары драных оленьих шкур и горки старого мусора в углу.
– Вы давно здесь… в этой хижине? – спросил наконец Роджер.
– Нет, меня привели незадолго до вас.
Священник кашлянул и заерзал на грязном полу.
Тревожный знак… Очевидно, Александр невольно пересек черту между «гостем» и «пленником». Интересно, что такого он натворил?
– Вы христианин? – неожиданно нарушил тот молчание.
– Да. Мой отец был пастором.
– Можно вас попросить? Когда меня заберут… помолитесь о моей душе?
По спине Роджера побежали ледяные мурашки.
– Да, – твердо сказал он. – Конечно. Если хотите.
Священник встал и начал беспокойно ходить из угла в угол.
– Возможно, все обойдется, – говорил он тоном человека, который пытается убедить самого себя. – Они ведь еще не решили.
– Не решили что?
Роджер скорее почувствовал, чем заметил, как священник пожал плечами.
– Оставить ли меня в живых.
На это нечего было ответить, и оба они снова замолчали. Роджер сидел возле остывшего кострища, баюкая больную ногу, а священник ходил взад- вперед, пока наконец не уселся рядом. Они молча прижались друг к другу, делясь теплом – ночь обещала быть морозной.
Роджер задремал, закутавшись в одну из оленьих шкур, как вдруг раздался грохот.
В хижину ворвались четыре воина-могавка. Один из них кинул в кострище охапку хвороста и поднес к ней факел. Остальные, не обращая внимания на Роджера, вздернули на ноги отца Александра и сорвали с него одежду.
Роджера пинком опрокинули наземь. Священник уставился на него, беззвучно умоляя не вмешиваться.
Один из индейцев поднес горящую ветку вплотную к лицу Александра и гортанно задал какой-то вопрос. Не получив ответа, он провел факелом вдоль тела священника, так близко, что бледная кожа налилась красным.
Когда пламя лизнуло гениталии, на лбу Александра выступил пот, но лицо оставалось бесстрастным. Индеец ткнул в него веткой, и он невольно отшатнулся. Могавк загоготал и вновь махнул факелом. На этот раз священник устоял. Едко завоняло паленым волосом, однако отец Александр не шевелился.
Индейцам быстро наскучила эта забава, и они выволокли священника из хижины.
Роджер медленно выпрямился, чувствуя, как волоски на теле встают дыбом. Снаружи доносились голоса индейцев.
Одежда Александра валялась на полу. Роджер поднял ее, отряхнул от пыли и аккуратно сложил стопкой. Руки тряслись.
Он пробовал молиться, но заученные фразы вылетели из головы. Одни и те же произнесенные им слова заглушал тихий равнодушный голос:
Огонь ему оставили – и, наверное, это был хороший знак. Вряд ли он следующий… Ирокезы не из тех, кто заботится об удобстве осужденных на казнь. Роджер заполз под оленьи шкуры, свернулся клубком и смотрел в пламя, пока не провалился в тяжелый тревожный сон.
Его разбудили крики и громкий топот. Он вскочил и кувырком отлетел от костра, отчаянно озираясь в поисках хоть какого-нибудь оружия.
Шкура на двери поднялась, и в хижину швырнули обнаженное тело священника. Снаружи все затихло. Александр пошевелился и застонал.
Густо пахло свежей кровью; этот запах горячей меди Роджер помнил по недавней охоте на лося.
– Вы ранены? Что с вами сделали?..
Роджер перевернул священника и увидел, что лицо и шея залиты вязкой кровью. В поисках раны он раздвинул спутанные волосы… Правого уха не было; его срезали чем-то острым вместе с внушительным лоскутом кожи над челюстью.
Нервно сглотнув, Роджер прижал к кровящей ране обрывки сутаны, подтащил священника ближе к огню и укрыл его обеими шкурами и оставшейся одеждой.
Тот негромко застонал. Роджер умыл ему лицо и заставил выпить немного воды.
– Все хорошо, – бормотал он, не зная, слышит ли Александр. – Все будет хорошо, они вас не убьют.
А может, пусть лучше убили бы… Что значит отрезанное ухо – просто предупреждение или прелюдия к грядущим пыткам?
Костер прогорел, в тусклом сиянии углей кровь казалась черной.
Отец Александр то и дело дергался, тревожа рану. Уснуть он не мог, соответственно, не спал и Роджер, зная, что священнику каждая минута кажется
