Лилия наконец подняла голову. Хотя время смягчило строгие линии ее лица, оно оказалось примерно той же овальной формы, что и мое. Возможно, подбородок менее упрямый и нос подлиннее, но губы точно так же изгибаются вверх, и глаза расставлены столь же широко. И я прекрасно знала это выражение, ведь сама не единожды надевала подобную бесстрастную вежливую маску, дабы не раздражать хозяина или хозяйку.
– Нет, прошу, позволь мне, моя леди. – Шагнув к столу, Лилия подняла заварочный чайник и ловко наполнила первую чашу.
Я прикусила губу. Похоже, она не могла преодолеть гору, коей виделось мое нынешнее положение.
– Спасибо, – сказала я… и, глубоко вдохнув, преодолела собственную вершину. – Мама.
Рука Лилии задрожала, чай пролился на стол. Она медленно поставила чайник, бережно взяла первую чашу и с поклоном протянула мне. Едва я взялась за подношение, мы обе замерли и уставились вниз на наши соприкоснувшиеся ладони. Одинаково длинные пальцы, и большой почти под прямым углом…
– Я нас руки похожи. – Я поморщилась от собственного не очень-то радужного тона и взяла чашу.
– У моей матери были такие же, – тихо произнесла Лилия и взглянула на меня, будто невзначай. – У Чарры. Твоей бабушки.
– Чарры? У меня ее посмертная табличка.
– Ты ее сохранила?
Я мысленно поблагодарила Делу.
– Да, и
От внимания мамы не укрылось подчеркнутое слово, и она отвела глаза. Она что-то знала о Кинре.
Поставив чашу на стол, я достала кошель и вытряхнула на ладонь посмертные таблички. Дрожащим указательным пальцем Лилия коснулась дощечки Чарры и вдруг вытянула из-под одежды потертый тканевый мешочек, висевший на шнурке на ее шее. Открыв его, она извлекла еще одну реликвию – точную копию таблички Чарры.
– Я сделала две, когда моя дорогая матушка скончалась… да покоится ее дух в садах божественного наслаждения. Я знала, что сразу после ее смерти он захочет избавиться от тебя, и должна была оставить тебе хоть какую-то связь с семьей. Со мной. – Лилия вновь погладила дощечку. – Он боялся Чарру.
В горле застрял горький ком.
– Ты о моем отце?
Она натянуто рассмеялась:
– Нет, не о твоем дорогом отце. Чарра любила его как собственного сына. Нет, он умер… утонул в жуткий шторм из тех, что бушевали в Год Свиньи. Разве ты не помнишь?
Я покачала головой и увидела боль на материнском лице.
– Прости. Я почти ничего не помню.
– Полагаю, этого следовало ожидать. Тебя едва исполнилось четыре, когда он ушел к предкам. А годом позже я вышла за другого. – Лилия внимательно на меня посмотрела. – Ты и своего отчима не помнишь? И того, что произошло?
– Нет.
– Наверное, оно и к лучшему, – мрачно произнесла она. – Он говорил, что обеспечит всех нас – тебя, меня, твоего брата, даже Чарру, – но когда настали трудные времена, заявил, мол, ему ни к чему бесполезная дочь другого мужчины. Хватит и того, сказал он, что я выращу чужого сына. Он продал тебя в рабство.
– Почему ты ему позволила? – Вопрос прозвучал слишком резко.
– Позволила? – Лилия озадаченно нахмурилась. – Он был моим мужем. Разве я могла перечить?
– Ты хоть пыталась?
Я бы сражалась за свою дочь. Сражалась изо всех сил, как бы ни было трудно.
Лилия отвернулась от завуалированного обвинения.
– Я умоляла поручителя продать тебя в какой-нибудь дом прислугой, – едва слышно прошептала она. – Он выполнил просьбу?
– Да.
Отчасти правда – я начинала как одна из работниц кухни. Да и какой смысл рассказывать ей всю историю? О том, как жена хозяина, заметив его внимание к нам, сослала всех девчонок на соляную ферму, о долгих днях удушья и ночах, что я провела, затаив дыхание и прислушиваясь к тяжелой поступи надсмотрщика.
– Что случилось с моим братом?
Лилия будто разом постарела, уголки губ скорбно опустились.
– Год назад его забрали на военную службу. Он умер во время набега на Транг Дейн.
Внезапно меня окутало холодом потери, хотя в действительности эта женщина и ее сын были для меня незнакомцами. И все же сердце ныло по
