первости…
Лесана кусала губы. Она так и видела затравленного мальчика, который за всю жизнь не знал ни добра, ни ласки.
– Что ж они, как звери какие… – покачала выученица головой.
– Звери? А как еще его учить было? Ни человек, ни полчеловека, в любой миг взвиться может, как пламя, и такой пожар устроить, что не погасишь. Учили его с собой справляться, – строго сказал Нурлиса.
И снова девушка покачала головой:
– Что ж слова-то ласкового никто не молвил? И скотина безмозглая слово доброе понимает, а он дитем все же был.
Бабка усмехнулась:
– Некому было его ласкать, голуба моя. Майрико и та его боялась. Ну и вот, он бедокурил время от времени, но все же реже, а ее пороли. Пока не прознал он, кто это выдумал. А как прознал (уж откуда – не спрашивай, не знаю), пришел в мертвецкую, где Донатос с выучениками занимался, и устроил там… Хорошо хоть Морага позвать успели. Он их и растащил. Клесх, по счастью, с пустыми руками пришел. А у колдуна нож при себе был. Этим ножом он его и пырнул. Да еще головой об стол приложил. Метка-то у него на щеке с той поры осталась – Донатос его рожей по каким-то крюкам провез.
Девушка боялась пошевелиться, даже дышала через раз.
– А как же Донатос его побить смог? – спросила она то самое главное, что ее занимало.
– Да просто. – Бабка хотела добавить – мол, так же, как тебя, но вовремя прикусила язык. – Клесху же всего четырнадцать было – ума, как у галки. Он когда вбежал, сперва орать начал – мол, ты да я, да я тебя… А Донатос волчище матерый, станет он глазами хлопать? Поэтому, когда парень ударил, он к отпору готов был. Нож в него метнул. Когда железо в тело втыкается, много не навоюешь. Вот с той-то поры нелюбовь у них обоюдная. Клесха тогда Ихтор выхаживал, он только-только обучение закончил. Так вот, Ихтор сказал, голова у парня повредилась от удара. Мозги перетряслись. Он колодой лежал. Потом, когда выходился, говорил даже с трудом, так его приложило. Донатоса Нэд после этого на два года в сторожевую тройку запрятал, не поглядел, что тот уже креффом был. То ли он так колдуна от Клесха спасал, то ли Клесха от колдуна – я уж и не знаю. Но наставник твой с той поры сильно переменился. Видать и впрямь мозги перетряслись. Речь у него долго трудной была, но потом выправился. И припадков почти не случалось более. Майрико за ним опосля этого ходила как привязанная. Они бы красивой парой были, если бы не рожа его. Ну, вот так все и случилось.
Лесана шумно вздохнула и спросила с долей разочарования:
– Это что же, после этого Клесх в Цитадели не в чести?
Нурлиса моргнула:
– Это кто тебе такое сказал?
– Ихтор.
– Болтун твой Ихтор. Нет, не только после этого. Ну, все, хватит языком молоть, спать ложись. А я вон на печь полезу, а то совсем околела…
С этими словами бабка, кряхтя, поднялась.
Лесана смотрела на древнюю старуху и гадала – почему она единственная здесь, кто умел сострадать? А еще удивляло, что сварливая карга все про всех знала, при этом никого ни во что не ставила, однако же едва не о каждом говорила, словно о собственном ребенке. Чудная бабка…
Под уютное потрескивание дров в печи Лесана заснула. Эта ночь стала для нее одной из самых тяжелых. Потому что во сне все повторялось вновь и вновь. Девушка просыпалась, захлебываясь от слез и ужаса, чувствовала на горячем потном лбу прохладную сухую ладонь и слышала тихое:
– Поплачь, деточка, поплачь, со слезами боль из души уходит.
И выученица прижималась к невидимой впотьмах утешительнице, жалобно всхлипывая и дрожа.
– Поплачь, деточка, – шептала Нурлиса, а послушнице мерещилось, будто то шепчут холодные камни Цитадели.
Лесана старательно отчищала покрытый нагаром чан. Нурлиса шмыгала рядом, перетряхивая барахло из сундуков. Доставала то один сверток ткани, то другой, раскладывала их, любовно поглаживая.
В каморке было жарко, душно и… благостно. За своей монотонной работой послушница унеслась мыслями в пустоту. Ни о чем не думала, лишь старательно терла круглые железные бока да наслаждалась теплом печи и ревом огня.
– Вон, глянь-ка, – окликала время от времени помощницу Нурлиса и показывала ей очередной отрез ткани. – Вроде как не упрел?
Девушка в ответ кивала. В этом и состояла вся их немудреная беседа.
А еще бабка, как многие старики, любила задавать пустые вопросы и ждать на них ответа.
– Эвон, как дрова-то трещат! Поди, опять крохобор этот из истопников одной осины мне отвалил. Да, что ль, Лесанка?
И на этот вопрос надо было ответить неизменное «да», иначе Нурлиса прицеплялась, как репей.
– Ну, чего молчишь, язык, что ль, проглотила?
Или внезапно в тишине комнатенки раздавалось:
– Хранители светлые, никак плесень пошла!
И старуха торопливо разворачивала новый отрез утирочной холстины, после чего с облегчением вздыхала:
