лагеря к палатке, в которой устроили временный госпиталь. Слабый свет, неровная раскисшая земля и торчащие камни удлинили дорогу от палаток его когорты до госпиталя, по крайней мере, втрое. Он утешал себя мыслью о раненом Саксе, который будет рад его приходу, а еще больше – о вине, булькавшем в кожаной фляге у него за плечом.
Из-за вала доносилось пение германцев; воины Арминия непрерывно тянули свой барритус. Пизон старался не слушать это тревожащее враждебное завывание, но получалось плохо. «Чтоб их забрала преисподняя, и побыстрее, – думал он. – И да не позволят боги нашим часовым заснуть». Дойдя до входа в госпитальную палатку, Пизон пропустил двоих с носилками, на которых лежало тело легионера, и не удержался – склонился над покойником, посмотреть, не Сакса ли это или кто-нибудь из знакомых солдат.
К своему стыду, Пизон почувствовал облегчение, когда увидел незнакомое лицо. Он порылся в своем кошеле.
– Подождите. – Носильщики посмотрели на него недовольно, но остановились. Достав денарий, солдат пробормотал: – Ему надо будет заплатить лодочнику.
– Ты хороший человек, – сказал носильщик постарше, ветеран, годившийся Пизону в отцы. – Клади.
Прикасаться к еще теплым губам трупа было неприятно, но за прошедшие годы Пизон делал это много раз для своих товарищей. Он положил монету на окровавленный язык и поднял нижнюю челюсть мертвеца, закрыв ему рот.
– Пусть будет быстрым твое путешествие. Дай этому мерзкому Церберу пинок за меня.
Носильщики дружески кивнули ему и продолжили свой путь. Пизон знал, куда они направляются – к огромной яме возле одной из стен лагеря. Ее выкопали прошлым днем, еще до того, как завершили работы на укреплениях, и на дне ямы уже набралось воды по пояс. В ней плавали тела более чем пятисот легионеров, погибших в сегодняшних стычках. Друзей Пизона среди них не было, за что он благодарил богов, но из центурии Тулла погибли два человека, а всего в когорте пало до пятидесяти солдат. Германцы атаковали весь день – как легионеров, таскающих бревна, так и тех, кто восстанавливал пришедший в негодность настил.
«Я жив и невредим, – думал Пизон, – как и остальные мои друзья, кроме Саксы». Копье германца пробило левое предплечье его товарища, когда тот рубил дерево. Саксу не повезло, но такую рану можно залечить. «Надо быть благодарным», – размышлял Пизон. Остальным повезло куда меньше.
В госпитальной палатке его встретила стена теплого спертого воздуха, смешанного с сильными запахами. Острый аромат уксуса помогал справиться с вонью мочи, дерьма, крови, мокрой шерсти и мужского пота. Стараясь дышать ртом, Пизон шагал вдоль рядов раненых, перевязанных людей, отыскивая глазами Саксу. Как и их здоровые товарищи повсюду в лагере, несчастные лежали на одеялах, постеленных на сырую землю. Многие спали, либо опоенные маковым соком, либо впав в забытье от страданий. Другие слабо стонали. Несколько человек тихо беседовали с соседями. Кто-то мычал мотив известной походной песни, начиная ее снова и снова. Один бредил, повторяя: «Мама… мама… мама». Пизон взглянул на него и пожалел, что сделал это. Плотная повязка покрывала правый глаз солдата, но темно-красная кровь продолжала сочиться сквозь нее из раны. Несчастного, должно быть, терзала мучительная боль.
Пизон чувствовал себя беспомощным и расстроенным. Он не мог ничего сделать для этого солдата, кроме как молиться. Равно как и за всех бедолаг, мимо которых проходил. Если б от этого была польза… Стиснув зубы, он двигался дальше.
– Сакса?
– Стой! – Несмотря на строгий голос, вставший на пути Пизона лекарь едва не падал от усталости. Болезненное лицо приобрело восковой оттенок, вокруг запавших глаз залегли темные пятна. Некогда кремовая туника стала красной от брызг крови, и руки до локтей покрывали кровавые пятна. – Ты что здесь делаешь?
– Ищу товарища, господин.
Заметив флягу с вином на плече Пизона, лекарь хмыкнул:
– Собираешься усыпить его, напоив допьяна?
Слишком поздно Пизон сообразил убрать флягу за спину. Он постарался изобразить обаятельную улыбку.
– Ты поймал меня, господин. Моего друга сегодня ранили. Я думал, капля вина ему не повредит.
– Здесь госпиталь, а не таверна, – возразил костолом и указал на вход. – Вон. Твой друг найдет тебя, когда поправится.
– Я побуду с ним совсем недолго…
– Вы все так говорите. А спустя полстражи мои санитары должны вытаскивать посетителя, и больной остается пьяным, как молодой аристократ в день, когда надел тогу… Вон!
– Я был в Восемнадцатом, господин. И мой друг тоже, – сказал Пизон, пропуская мимо ушей приказ лекаря. – После той бойни я поклялся, что никогда не покину товарища, не дав ему сначала почувствовать вкус вина.
Костолом нахмурился.
– Здесь нет покинутых. Мы всем оказываем помощь.
– Я знаю, господин, но… – Пизон не хотел говорить о том, что может случиться через несколько дней. Это значит искушать богинь, а греческие сучки и в лучшие времена не отличались постоянностью.
