службе. Однако Тулл чувствовал, что это лишь видимость. Пережитый опыт внезапного безжалостного бунта нарушил мерное течение армейской службы, которая одна составляла весь смысл его жизни. И центурион был не одинок в своих ощущениях; мятеж оставил глубокий след в душе любого легионера или командира. Привычный порядок, являвшийся в армии фундаментальной основой ее существования, был разрушен.
Отсутствие порядка чувствовалось во всем, начиная с косых взглядов, которые легионеры бросали на командиров, и заканчивая острой нехваткой центурионов и загаженностью территории лагеря. Мусор можно было убрать, из лагеря можно было уйти, но требовалось нечто гораздо большее, чтобы восстановить доверие между командирами и солдатами. И Тулл сомневался, что его вообще можно вернуть.
Приятной новостью стало известие о том, что Дегмар вернулся из-за реки и скрывался какое-то время в палаточном городке торговцев и шлюх возле лагеря. Центурион был рад снова увидеть своего подопечного. Дегмар принес с собой слухи, собранные среди торговцев, о том, что один из орлов, утерянных в Тевтобургском лесу, передан племени марсов, к которому принадлежал сам слуга Тулла. Это сообщение заинтриговало центуриона, и он решил при первой возможности передать его Цецине или даже Германику.
Переход до Ветеры растянулся более чем на шестьдесят миль. На этот раз на марше не было слышно ни солдатских песен, ни шуток. Зато было достаточно времени подумать. Несомненно, что большинство погибших командиров не пользовались популярностью у солдат. Подавляющее их большинство занимались денежными поборами и вымогательством, брали взятки. Некоторые, может, и заслуживали смерти, но никак не от рук взбунтовавшихся солдат. В убийствах оказалось замешано столько легионеров, что покарать всех было невозможно, но если жизнь вернется в нормальное русло, то наказать кого-то все-таки придется. Речь шла прежде всего о заводилах, таких людях, как Костистый, Толстоносый и близнецы.
Германик прав, размышлял Тулл. Гнилые яблоки надо удалить из бочки, чтобы зараза не распространялась; тогда остальные плоды будут храниться долгие месяцы. С людьми действует тот же принцип, только следовать ему нужно жестче и решительней. Костистый и его дружки должны умереть. Жизнь – Тулл частенько говорил это Фенестеле – жестока.
По возвращении в Ветеры стало окончательно ясно, что от заразы следует избавиться как можно быстрее. Солдат из своей центурии Тулл приручал кнутом и пряником – заставлял регулярно упражняться, но и поощрял вином, заботился о питании, и легионеры отвечали верностью и послушанием. Однако в остальных центуриях когорты дела обстояли хуже. Костистый со сподвижниками продолжали нагнетать напряжение в частях легионов – как в Пятом, так и в Двадцать первом. Недовольством и расхлябанностью были заражены всего несколько когорт, но они тлетворно влияли на целых два легиона, и это вызывало серьезную озабоченность высших командиров.
Легионеры не обращали внимания на пение труб по утрам, по сигналу которых им следовало вскакивать с постелей. Повседневные поручения, такие как рубка леса и доставка дров, либо не выполнялись, либо занимали времени вдвое больше обычного. Вместо того чтобы патрулировать укрепления лагеря, как того требовал устав, часовые дремали на наблюдательных вышках. Младшим командирам вообще не повиновались; даже центурионам с трудом удавалось добиться исполнения приказов. Туллу не нравилось признаваться в этом самому себе, но он понимал, что не полностью владеет ситуацией в своей новой центурии, которой раньше командовал Септимий. Однако он не прекращал усилий по наведению порядка среди подчиненных. Его восстановили в прежнем звании, и это было знаком расположения со стороны Германика, а такие знаки не стоит недооценивать – они выпадают нечасто.
По лагерю ползли слухи о легионах, восставших в других частях империи, о легатах, зарезанных в собственных постелях, о том, что Германик направляет в Ветеру вспомогательные войска, чтобы отомстить мятежникам. Торговцы из палаточного городка передавали известия о волнениях германских племен по ту сторону реки. Казалось, даже боги недовольны. От ветра и проливных дождей полегли остатки урожая зерновых, а на одной из местных ферм во время отела сдохла корова – когда ей вскрыли брюхо, то извлекли на свет пару уродливых, сросшихся грудями телят.
В нормальных условиях такое проявление божественного вмешательства заставило бы глубоко задуматься солдат, в массе своей суеверных, как и обычные люди. Но теперь их недовольство только усилилось. Последнее подтверждение того, что дальше тянуть нельзя – как будто Тулл нуждался в каких-то подтверждениях, – было получено с новостями из Ара Убиорум, где располагался лагерь, еще служивший местом размещения Первого и Двадцатого легионов, принимавших участие в мятеже вместе с Пятым и Двадцать первым.
Тулл как раз находился в конторе квартирмейстера, перечисляя необходимое его подчиненным снаряжение, когда в дверь влетел ветеран, один из помощников квартирмейстера. Зубов во рту у ветерана было не больше, чем в пасти у новорожденного ягненка.
– Во имя Юпитера, вы новости слышали? – Заметив Тулла, он сконфузился, быстро отдал честь и пробормотал: – Прошу прощения, старший центурион, я тебя не заметил.
– Ничего страшного. – Тулл остался доволен; солдат отдал ему честь, как и надлежит, а этого удостаивались немногие командиры. Он обвел взглядом квартирмейстера и присутствующих. – Мы все хотим знать, что случилось. Говори.
– Из Ара Убиорум по реке только что пришел корабль. В последние дней десять там было жарче, чем в преисподней. Германик уехал в Верхнюю Германию умиротворять легионы, а в это время в лагерь из Рима прибыла сенатская комиссия. К тому времени, когда Германик вернулся, солдаты были в панике. Они думали, что комиссия приехала казнить зачинщиков мятежа, поэтому ворвались в принципию и захватили легионных орлов. А потом взяли в заложники жену Германика и его сына-младенца.
«Проклятые глупцы», – подумал Тулл, закрывая глаза.
– Они не пострадали? – спросил он.
