– Благодарение богам, нет, старший центурион, – ответил ветеран. – Солдаты любят Агриппину и Калигулу слишком сильно, чтобы навредить им. Когда их освободили, Германик в целях безопасности отослал их в Августу Треверорум. Легионеров потрясло, что он доверил свою семью не римлянам, а чужакам, пусть даже и верным. Когда на следующий день Германик обратился к солдатам и упрекнул, что они не выполняют свой долг перед Римом, те сразу повиновались и сдались. Зачинщиков мятежа схватили и передали легатам легионов.
– Полагаю, их казнили? – спросил Тулл, холодея от мысли о том, скольких предстоит казнить здесь, в Ветере.
На лицо беззубого ветерана легла тень.
– Говорят, казнили около сотни, старший центурион. Арестованных заставили подняться на помост и встать перед своими бывшими соратниками. Трибун зачитывал приговор и спрашивал у легионеров, виновен такой-то или нет. Если солдаты решали, что виновен, его сталкивали с помоста в толпу, и легионеры сами убивали его.
Представить творившуюся там дикую картину было нетрудно. Тулл почти слышал мольбы о прощении одних и звериный рев охваченных жаждой крови других.
– И то же самое будет здесь? Что сказал посыльный?
В наступившей тишине было слышно, как солдат нерешительно переступил с ноги на ногу.
– Не знаю, господин.
Зато Тулл знал. Германик не мог и не хотел покарать два легиона и оставить без наказания два других. Приказав квартирмейстеру доставить все необходимое на следующий день и пригрозив неприятностями за неисполнение, центурион ушел. Пришло время поговорить с остальными командирами его когорты и солдатами.
Новости распространялись быстрее, чем пожар на сеновале. Повсюду Тулл видел группки легионеров, переговаривающихся негромкими голосами. Люди ходили от казармы к казарме, вызывая товарищей. За время мятежа он привык к возмущенным взглядам, но сейчас, за время короткой прогулки, перехватил их не менее дюжины. Кто-то даже бросил в спину «проклятый центурион», но пока он оборачивался, солдат уже нырнул в двери своей казармы. Тулл решил было последовать за ним и найти обидчика, но тут же понял, что рисковать не стоит. Уверенности в успехе поисков не было, а бессмысленное вторжение в чужую казарму могло только накалить обстановку. Меньше всего он хотел вызвать вспышку недовольства, которая вызывала бы еще один мятеж.
Тулл кожей чувствовал злобные взгляды, которыми провожали его из крошечных окошек, замечал, с какой неохотой ему уступали дорогу или с небольшой, но все-таки задержкой отдавали честь. Беда надвигалась. Насилие стало неизбежным. Единственное, чего не знал Тулл, так это чья кровь прольется – командиров, рядовых легионеров или тех и других. Сомнений уже не оставалось: разбираться с заводилами мятежа нужно немедленно.
В такой гнетущей обстановке кое-как прошли десять дней. Каждое утро Цецина собирал старших командиров, центурионов и знаменосцев на доклад. Все, включая Тулла, говорили только одно. В лагере установилось странное затишье. Командиры Пятого и Двадцать первого легионов не осмеливались требовать слишком многого от солдат, которые, в свою очередь, не допускали крайностей. Тулл говорил, что это напоминает ему ситуацию в доме, где живет большая и непредсказуемая собака. Все идет прекрасно, пока собака не решит, что ей угрожают; вот тогда она может укусить. Жить в таком доме – значит ходить на цыпочках, постоянно оглядываясь через плечо. По мнению Тулла, разобраться со зверем можно только одним способом, причем отнюдь не ласковыми уговорами и не поглаживанием чудища по башке.
Тем не менее, Цецина был готов терпеть такое положение дел и дальше. Как заявил правитель, без разрешения Германика он не имеет права на решительные действия.
– Я отправил гонцов за указаниями, – сообщил Цецина командирам. – Пока не поступят распоряжения наместника, ничего предпринимать не будем.
Последовали мрачные комментарии вроде того, что их убьют прямо в постелях, но слово Цецины было законом, поэтому центурионы повесили головы и принялись молиться тем богам, которых сочли подходящими для такого случая.
Тулл не молился. Он продолжил заниматься со своей новой центурией – бывшими солдатами Септимия, занимая ее время длительными упражнениями, маневрами и маршами. Когда легионеры жаловались, что солдаты в других когортах этим не занимаются, он говорил, что собирается сделать из них лучшую центурию во всем проклятом легионе. Сочетая лесть, вино и обеды со свежим мясом, Тулл обхаживал их, как торговец обхаживает потенциального покупателя. Пока срабатывало, но он понимал, что солдаты не будут вечно исполнять только его приказы. Все, что Тулл мог сделать с теми легионерами когорты, которые активно участвовали в мятеже, это приставить к ним соглядатаев, таких как Фенестела, Пизон, Вителлий и еще дюжину других. Он привык беречь людей, служивших с ним в Восемнадцатом легионе, и перевел их из прежней центурии в новую.
Такая жизнь изматывала, и каждые несколько дней Тулл позволял себе отдых, чтобы дать выход накопившейся усталости. Поздно ночью, когда все легионеры засыпали в казармах, он шел в поселок, в таверну под вывеской «Бык и плуг», свое любимое заведение. Там жила Артио, девочка, которую он спас от смерти в Тевтобургском лесу. Сам он ухаживать за ней не мог, а потому доверил дитя Сироне, хозяйке таверны, вздорной галльской женщине с золотым сердцем.
