Дверг опустил оружие, все же оставляя себе пространство, возможность ударить.
– Он убил этих двоих… убил. Хотел защитить. Но он не спас меня, Иррик. Мне пора в Чертоги, – с трудом выговорила Ринрин. – Прости. Я очень устала и вот теперь поняла, что мне пора. Мне было хорошо… с тобой. Славно идти в поход. Но всегда это не могло продолжаться. Не могло.
– Что ты говоришь? – ахнул Вайманн.
Паук закрылся двумя передними лапами.
Боялся? Испытывал горе?
– Обними меня, – попросила Голубая Ласка. – Мне слишком больно… не спорь. И не зови никого. Не убивай паука. Я ухожу. Просто обними. Спой мне… спой, если дверги поют.
Голос дверга глухо звучал в пещерке, а залитые липкой вражьей кровью руки сжимали плечи Ринрин, будто пытаясь удержать то уходящее, что не возвращается никогда.
Когда последний вздох эльфийки коснулся щеки Иррика Вайманна, двергский воин, ювелир и сын ювелира, тайный страж подгорного королевства опустил голову и надолго прижал лоб ко лбу своей удивительной возлюбленной.
– Это… любовь, да? – скрипнуло в углу.
– Это смерть, паук, – очнулся дверг. – И твоя тоже. Теперь ты умрешь.
Глаза паука посмотрели ему прямо в лицо.
Вертикальные зрачки.
– Зачем? – шевельнулись черные жвалы. – Зачем смерть? Я не бегу. Ты хочешь эту вещь? – коготь подцепил бляху, потянул, силясь отделить от плоти, в которую вросла цепь. – Я отдам.
Он дернул сильнее.
– Не могу снять. – В голосе послышалось непритворное огорчение. – Сними сам. Нужен… инструмент? Я пойду с тобой по доброй воле.
– Доброй… воле? – хрипло переспросил дверг. – Доброй?..
Кровь любимой женщины жгла ему руки.
– Ты теперь один, – сказал паук, не сводя с него внимательных немигающих глаз. – Моих братьев много. Ты умрешь, как она.
– И что ты предлагаешь? Довериться тебе?
– Эта… вещь, – паук качнул бляху, – странная. В ней разум, как в тебе или во мне. Она говорит. Рассказывает разное. Непонятное. Любовь, смерть. Она у меня. Значит, так надо. Она доверяет. И ты доверяй тоже. Почему нет?
– Замолчи, чудовище. – Вайманн взял легкое тело эльфийки на руки и медленно выбрался из пещерки, хрипло постанывая: – Я не хочу сейчас слышать ничего-о…
Хвататься за чекан не было ни сил, ни желания.
– Я защищал твою женщину, – негромко сказал паук. – Она красивая. Вещь говорила мне: «Красота». Я хотел понять красоту. Вещь говорила: «Любовь». Я хотел понять любовь. Но ничего не понял, только все время думаю. Я думаю, думаю… – Он нервно притронулся кончиками передних лап к огромной уродливой голове. – Мне плохо от этого. Я пойду с тобой туда, где с меня снимут вещь. Мне тяжело с ней.
Серые Россыпи дымились; небо усыпали звезды. Везде были тишина, недвижность и смрад. Странный паук беззвучно следовал за двергом, и доблестный Иррик Вайманн отчего-то не боялся повернуться к нему спиной.
Остановились на перепутье.
– Иди левее, – прошелестело сзади. – Справа норы, в норах кладки. Там младшие братья. Ошибешься – умрешь.
Дверг огляделся. Похоже, его нежданный спутник был прав.
Пройдя некоторое расстояние, Иррик опустил на камни тело Ринрин и выпрямился.
– Тайтингиль! Лантир! – снова крикнул он.
Тишина.
– Мрир!
Тишина.
Пробираясь меж камней, дверг пошел дальше по пепелищу, и тяжелые кованые сапоги давили хрупкие паучьи останки.
– Они ушли, – скрипнул его спутник. – Кричи. Теперь можно. Мои ушли, и твои тоже. Мои ушли в Убежище. В Скорлупу.
– Куда?..
Кричать расхотелось. Думать, что за Скорлупа, – тоже.
Десять шагов, сто – к окраине Россыпей, где они оставили лошадей. Туда.
Вдруг что-то зашевелилось в камнях. Иррик поднял чекан, придерживая тело Ринрин одной рукой. Паук вскинулся на задних лапах, но дверг видел, что он отчаянно трусит. Бляха Ольвы Льюэнь и впрямь преобразила опасную тварь, дав ей слишком много чувств. Слишком много.
