Комнату Кузьма себе выбрал быстро, просто толкнул первую попавшуюся дверь, положил на скособоченную кровать свои вещи, снял шинель. Только осмотрелся, как в дверь осторожно постучались.
– Входи, – сказал он, уже зная, кого увидит.
– Вы в самом деле к нам? – спросила Галка, и в голосе ее послышалась плохо скрываемая радость. Давненько Кузьме не радовались, он уже и забыть успел, каково это.
– Подслушивала? – спросил вместо ответа.
– Вы громко разговаривали. – Она не смутилась, улыбнулась лукаво. А ведь повзрослела девка! Сколько они не виделись? Пару недель, наверное. А она словно на пару лет старше стала. – Можно я вас познакомлю, дядька Кузьма?
– С кем? – Не хотел он ни с кем знакомиться, но ведь понятно, что не отстанет. В этом она на албасты похожа.
– С ребятами. Пойдемте! – И за рукав ухватила, как тогда, во дворе. Только тогда девица боялась, а сейчас радовалась. – Как хорошо, что вы пришли!
– Я это уже слышал, – проворчал Кузьма. – Ты чего от него бежала? – спросил строго. – Обижает?
Ничего не ответила, только плечами пожала. Повзрослела, точно повзрослела!
А с детьми знакомиться все-таки пришлось. Ну как знакомиться – Кузьма просто стоял посреди комнаты истуканом, а они молча его рассматривали. Маленькие, лысые, лопоухие, большеглазые. Голодные. Видно же, что голодные.
– Ладно, – сказал Кузьма, когда ясноглазый пацаненок лет пяти-шести попытался взять его за руку, – некогда мне с вами! Дел полно!
Они не обиделись, не стали удерживать, проводили настороженными взглядами, и взгляды эти Кузьма чувствовал потом еще очень долго. Из замка он вышел, прихватив с собой ружье. Пожалуй, час-другой в его распоряжении имелся. На путаный заячий след напал быстро, особо и искать не пришлось. И жирного беляка подстрелил тоже быстро, прямо на подступах к лесу. Грех голодать, когда вокруг еда так и шныряет, так и шныряет. Зайца он освежевал тут же, еще раз проверил в деле серебряный нож. Уже собирался возвращаться, когда почуял холод. Не привычный зимний, а особенный, который ни с чем не спутать.
– Зачем явилась? – спросил, не оборачиваясь.
– Не о том спрашиваешь, человек. – Албасты не смилостивилась, не осталась за спиной – во всем своем уродстве предстала перед Кузьмой.
– А о чем мне нужно спросить?
– О том, зачем ты здесь.
– Зачем? – вздохнул он.
– Чтобы их защищать.
– Кого?
– Детей.
– От кого? От волков?
– Ото всех. – Что-то такое промелькнуло в ее черном взгляде, что-то почти человеческое. – Если понадобится, то и от меня.
Да, задала ведьма ему задачку. Как же можно защититься от нежити?! Знал бы, давно бы уже послал ее куда подальше.
– Кинжал. – Длинный коготь коснулся костяной рукояти, а Кузьма невольно вздрогнул, испугался, что с рукояти коготь соскользнет на его руку.
Вот оно как! А он, дурак, столько лет старой карге прислуживал, не знал правды! Накатило вдруг, навалились и детские обиды, и боль, и тоска по несбывшемуся. Сам не заметил, как воткнул серебряное лезвие ведьме в грудь. Сначала воткнул, а уж потом испугался того, что наделал.
Албасты посмотрела на него без злобы, словно ничего другого и не ждала, улыбнулась острозубо и просыпалась на белый снег снегом черным, таким же черным, как ее душа. Была ведьма, и не стало ведьмы. А вот на сердце тоска осталась. Будто бы поступил Кузьма неправильно, не по совести поступил. На серебряный клинок, одолевший албасты, глянул едва ли не с отвращением, но избавиться от ножа не сумел, сунул за голенище.
Теперь, когда с албасты покончено, можно было возвращаться в тайгу, к Глухомани. Нет у Кузьмы больше никаких обязательств. Обязательств нет, а заяц есть. Не забирать же его с собой…
К тому времени, как Кузьма вернулся к замку, уже окончательно рассвело. Заячью тушку он бросил во дворе, заглянул на кухню, отыскал пустое ведро. Раз уж так вышло, раз уж вернулся с добычей, сварит ребятне похлебку из зайчатины, пусть побалуются лопоухие. Вот сейчас воды наносит, печь истопит, и все. Час-другой – и не будет его на этом чертовом острове.
Колодезная крышка оказалась припорошена снегом. Кузьма смахнул его рукавом шинели, потянул на себя дверцу, столкнул с бортика ведро. Оно полетело с гулким уханьем, пару раз ударившись о каменные стены колодца, плюхнулось в воду где-то далеко внизу. Кузьма подождал, пока ведро наполнится водой и натянется цепь, а потом потянул ворот на себя. Крутил ворот и думал о своем, о том, как привольно ему наконец заживется. Потому, наверное, не сразу заметил, что ворот идет очень уж туго, хотел поправить цепь и онемел. На обледеневший ворот накручивалась не цепь, а белые косы. А из колодезных недр, по-паучьи цепляясь когтями за каменные стенки, поднималась албасты. Бежать бы от колодца без оглядки, но Кузьма знал, от албасты не убежишь. Вот и белая коса захлестнулась вокруг руки, сдавливая ее с невероятной, нечеловеческой силой.
