Больше всего я любила смотреть на диковинных зверей и говорящих птиц. Все диковинные звери, кроме гидры (она обитала в болоте) и малютки- дракона, — единорог, табунчик кентавров и семейка грифонов — жили на намытом островке, окруженном ответвлением дворцового рва.
Дракона держали в железной клетке. Он был очень красивый — свирепый, но маленький и поэтому не страшный — и, похоже, особенно любил извергать пламя и злобно сверкать рубиновыми глазами.
Я купила у разносчика кусочек желтого сыра и поджарила на драконьем огне — это была та еще задачка: надо было держать сыр не слишком далеко, а то не зажарится, но и не слишком близко, а то дракончик его сцапает.
Интересно, куда король Джеррольд денет дракончика, когда тот подрастет. А еще интересно, вернусь ли я домой и узнаю ли, что с ним сталось.
За клеткой дракончика, на берегу рва, стоял кентавр и смотрел на меня. Едят ли кентавры сыр? Я осторожно подошла ко рву — только бы не спугнуть прекрасное создание.
— На, — сказал сзади чей-то голос.
Я обернулась. Это был принц Чармант, и он протягивал мне яблоко.
— Спасибо.
Держа руку с яблоком перед собой, я двинулась ко рву. Кентавр раздул ноздри и шагнул мне навстречу. Я бросила яблоко. К нему тут же подскакали два других кентавра, но мой поймал угощение и с громким хрустом принялся за еду.
— А я всегда жду, что они поблагодарят меня или скажут: «Чего таращишься?», — призналась я.
— Они не очень умные, говорить не умеют. Посмотри, глаза у них совсем пустые, — со знанием дела объяснил принц.
Это я и сама знала, но он, наверное, считал, будто это такая обязанность царственной особы — все объяснять подданным.
— Даже если бы они умели говорить, все равно, судя по глазам, сказать им было бы нечего, — заметила я.
Последовало удивленное молчание.
— Остроумно! Ты остроумная. Совсем как госпожа Элеонора. — Лицо у принца потемнело. — Прости. Зря я тебе напомнил.
— Я часто о ней думаю, — ответила я. Не часто, а все время.
Мы двинулись вдоль рва.
— А ты хочешь яблочко? — Принц вручил мне еще одно яблоко.
Мне захотелось снова посмешить его. Я постучала в землю правым башмаком, словно копытом, мотнула головой, словно гривой тряхнула. Вытаращив глаза, я тупо уставилась на Чара и с громким хрустом надкусила яблоко.
Да, он засмеялся. А потом сделал официальное заявление:
— Ты мне нравишься. Даже очень.
И вытащил из сумки третье яблоко — себе.
Мне он тоже нравился. Он не был ни заносчивым, ни скованным, не то что верховный советник Томас.
Нам кланялись все встречные киррийцы и даже иностранцы — эльфы и гномы. Я не знала, как полагается ответить, а Чар каждый раз поднимал согнутую в локте руку — это был королевский салют. Видно было, что у него это вошло в привычку, — как вошло в привычку все объяснять. Мне, наверное, достаточно низко склонять голову. Ну их, реверансы, того и гляди, шлепнешься.
Мы поравнялись с клетками, где жили попугаи, — еще одно мое любимое местечко. Попугаи болтали на всех языках на свете — и на заморских человеческих, и на наречиях других рас — гномьем, эльфийском, огрском и абдеджи (великанском). Я обожала передразнивать птиц, хотя смысла их слов не понимала.
Смотрителя звали Саймон, и мы с ним дружили. Когда он увидел Чара, то тоже низко поклонился. И отвернулся к клетке — он как раз кормил ярко- оранжевого попугая.
— Новенький, — сказал Саймон. — Трещит по-гномьи не умолкая.
—, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эвтугх брззаЙ, — проскрипел попугай.
—, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эвтугх брззаЙ, — повторила я.
— Ты говоришь по-гномьи?! — поразился Чар.
— Мне нравится изображать разные звуки. А так я знаю всего несколько слов.
— Фавитчор эвтук бриззай… — Чар махнул рукой. — Нет, у тебя получалось лучше.
—, ачод дх ээйх афчуЗ уочлудвааЧ, — протрещал попутай.
— Вы понимаете, что он говорит? — спросила я Саймона: иногда ему удавалось переводить птичьи реплики.
Саймон мотнул головой:
— А вы, сударь?
— Нет. Булькают — и все.
Саймона позвали другие посетители, он извинился и отошел к ним. А Чар смотрел, как я прощаюсь со всеми птицами по очереди.
