– Уже закат, и где искать этого юртчи? Сказали: живого или мёртвого, так тут одни мёртвые. Если каждого смотреть – до весны не закончим.
– А чего смотреть? – удивился боец, коренной монгол с Селенги. – Эти длинноносые – все на одно лицо, как отличить?
– Волосы у него красные. И одет, как подобает нойону. Не спутаешь, словом.
Селенгинец пожал плечами. Повернул коня, поехал, наклоняясь низко, чуть не вываливаясь из седла, чтобы получше разглядеть; мерин испуганно всхрапывал и переступал осторожно, чтобы не задеть трупы. Потом багатур увидел силуэт на фоне снега. Крикнул:
– Эге-гей!
Человек даже не шелохнулся. Сидел над свежевскопанной землёй, бормотал что-то.
Монгол подъехал. Приказал:
– Волосы покажи, урусут!
Не услышал. Либо глухой, либо пьяный.
Вытащил зазвеневший на морозе меч. Поддел рогожу, отбросил в сторону. Не тот: голова белая, а у юртчи должна быть рыжая. Плюнул, развернулся, хлестнул мерина плетью. Проскакал, увидел вдруг, как блеснул последний закатный луч золотой искрой. Спешился, расковырял гуталом мёрзлую землю. Вытащил необычный клинок с жёлтым шариком на рукоятке. Почесал в затылке. Сунул за пазуху халата, вернулся в седло и поскакал к сотнику.
Давно стих топот копыт, а седоголовый так и сидел над свежей братской могилой, шептал. То ли прощался, то ли просил прощения.
Или это – одно и то же?
Глава двенадцатая
Последнее море
Прохладный ветер с озера Ильмень налетел. Играл с полосатыми парусами приставших к Торговой стороне кораблей; из любопытства раскручивал повисшие на мачтах разноцветные флаги, рассматривал картинки: волшебных зверей, всадников, башни и ключи. Удивлялся.
Никольский собор басовито загудел звонницами. Церковь Параскевы Пятницы взревновала, ответила бронзовыми колоколами, купленными в Неметчине в складчину «заморскими купцами» – теми богатыми новгородцами, чьи кораблики бегают по Ганзейским портам, добираются до Англии и Средиземноморья.
В спор вмешалась сама Святая София с противоположного берега, перепела всех: вот так надо, молодёжь!
Торжище шумело, заманивало редкостями. Ряды стоят тесно, народ толпится – воришкам раздолье. Срезал кошель с пояса, юркнул между лавками – ищи его.
Тут же, недалеко – кабаки: отдохнуть торговому люду после трудного дня, о делах потолковать. Вот и новый, недавно совсем открытый, с иноземным названием «таверна». И вывеска имеется на трёх языках: «Четыре короля». Немцы, франки, фряги, которых в Новгороде Великом, что ворон над колокольней, очень новый кабак любят: там и блюда по привычным рецептам можно заказать, и вина на любой вкус: бургундские и рейнские, испанские и итальянские. Хозяин заведения приехал издалека: то ли из Константинополя, то ли из Сугдеи крымской. Молодой совсем, а расторопный, живо дело наладил; потому и посетителей всегда полно.
А в большом зале, над пылающим камином – и вовсе невиданное для Новгорода: огромная доска, а на ней красками – четыре витязя. Стоят, обнявшись, будто братья, и все разные: один рыжий да высокий, другой пониже и широкоплеч; третий – восточного вида, в халате и с кривой саблей у пояса. А с последним всё понятно: рыцарь с тамплиерскими знаками.
Местный купчина кружкой показал:
– Срамота! Крестоносца посреди Великого Новгорода намалевали. Надо старосте Славенского конца жалобу написать. А смолчит – так я до тысяцкого дойду! Эти рыцари всё лезут и лезут, Копорье взяли, Псковом володеют. Им по зубам дал на Неве молодой князь Александр – нет, опять лезут! А тут немцев рисуют, понимаешь. Срамота!
– Так это не ливонец, а храмовник изображён, – пояснил кто-то, – совсем другой орден.
– Какая разница? – возмутился купец. – Все они – одна шайка, папежники.
Схватил шапку, пошёл прочь, ругаясь.
– Обратите внимание, панове, – сказал поляк из Любека, – что для русичей мы все – одно и то же. Они не отличают бюргера из Магдебурга от венецианского купца и заржавевшего в прусских болотах тевтонца от прожаренного палестинским солнцем тамплиера.
– А чем мы лучше, уважаемый? – вступился за местных торговец из Ревеля. – Неужто вы понимаете различие между киевлянином и новгородцем? Или, скажем, рязанцем?
– Новгород – это совсем другое дело, – вмешался странствующий монах-доминиканец, – порт, открытый всему миру, подобный Вавилону библейскому. И недаром Новгород чудом спасся от монгольского нашествия: варвары были всего в сотне вёрст, когда внезапно отказались от нападения и повернули назад. А о прочих русских городах можно и не говорить: их уже и нет, пожалуй. Безбожные татары разрушили страну схизматиков, и я не особо переживаю по этому случаю.
