– В этом и беда, – вздохнул торговец, – что против страшной угрозы с Востока мы не объединились всей Европой от Булгара до Лиссабона, и теперь дела наши печальны. Скоро лохматые монгольские лошадки будут пастись под стенами Парижа и испражняться на белый римский мрамор. В споре Востока и Запада, несомненно, победит Восток.
Все заговорили разом: и про соперничество между императором Фридрихом и папой Григорием, разрывающим мир надвое; и про очередную резню, устроенную гвельфами гибеллинам в Италии; поляк чуть не плакал, рассказывая о гибели цвета польского рыцарства в битве под Легницей и о страданиях жителей Кракова, захваченного дикими ордами…
Оружейник из Стокгольма, пытаясь отвлечь компанию от печальных разговоров, подозвал мальчишку-подавальщика, заказал ещё три кувшина крепкого пива и спросил, кивая на стену:
– Скажи мне, отрок, что символизирует сия фреска?
– Фреска – она прямо по штукатурке, – проявил неожиданную осведомлённость новгородец, – а это по дереву, значит – панно. Это копия с картины, которая у нашего хозяина в Сугдее висит, в отцовском доме. Означает союз храбрых королей, одолевших в битве татарского вельможу Субэдэя.
Свей отпустил мальчишку за пивом и вздохнул:
– Фантазия, значит. Воплощение мечты о победе над варварами.
– Вот чего не отнять у восточных народов, так это умения сочинять героические сказки, – заметил монах, – я из любопытства собираю таковые и записываю. Сейчас я представлю благородному собранию некоторые из них.
Пилигрим достал из котомки ворох пергаментов, пододвинул ближе светильник и начал:
– Вот, например, весьма любопытная легенда о Шевалье дю Солей, Рыцаре Солнца на коне необычайной соловой масти, в золочёных доспехах и накидке из золотой парчи. Он избегает гибели в сражении на Калке, громит татар в битве за Итилем. Потом появляется в осаждённом булгарском городе, едва не убивает короля монголов и скрывается в азиатских степях, размахивая сверкающим мечом.
– Как увлекательно! – воскликнул гость из Ревеля. – Думается, что в основе сей сказки лежит сюжет об архангеле Михаиле с огненным мечом, предназначенным для наказания безбожников, к коим, несомненно, относятся татарские орды. Здесь в ходу библейские истории, но переложенные на местный манер. Мне, например, приходилось слышать сказку о бывшем разбойнике Теодоре Кольцо, который был грозой Владимирского герцогства. После того, как степные варвары разрушили многие города русичей и превратили их страну в выжженную пустыню, разбойник Теодор собрал отряд из отчаянных людей и стал нападать на татарские обозы, убивать их чиновников и фуражиров, что с успехом проделывает до сих пор. Согласитесь: очень напоминает описанного в Новом Завете раскаявшегося разбойника, сопровождавшего самого Сына Божьего!
– О да, – закивал доминиканец, – есть ещё одна былина о мстителе, избивающем язычников, сенешале рязанского дюка Евпатии. Вот, извольте, я прочту.
Сидевший в тёмном углу странник очнулся от дремоты. Откинул капюшон, обнажив седовласую голову, и прислушался.
– Путь их лежал тайными лесными тропами, засыпанными глубоким снегом…
Путь их лежал тайными лесными тропами, засыпанными глубоким снегом: на торных дорогах велика была опасность встретить монгольские передовые сотни. Воевода гнал свой маленький отряд без отдыха, одолев путь из Чернигова за немыслимо короткий срок, но всё равно – не успел. Весть о разгроме застала в двух переходах от города…
Кони покрылись кружалом, валил пар: морозило крепко. На шум вышли к дороге два седовласых: один постарше, маленький, непрестанно хихикающий, а второй – высокий, с широкими плечами и осанкой воина, мрачный и молчаливый. Евпатий Львович придержал коня, спросил:
– Как там Рязань?
– Какая ещё Рязань, – захихикал старичок, – нет такой теперь. Вчера хоть дым шёл, а теперь и он вышел, и угли остыли, снегом занесённые.
– А люди?
– Вот людей полнёхонько. Там, на поле. На версту на полдень да на полверсты на восход.
Рязанский воевода насупился: не понял. В голове пронеслась картина: горожане в поле, ждут, глядят из-под ладоней: не идёт ли подмога? Спросил:
– Что, стоят?
– Чего им стоять? Настоялись уже, чай. И на стенах, и перед смертью, саблей по шее ожидаючи. Лежат, сердешные. Все, как один, лежат. Отдыхают. Ждут, когда воевода Евпатий Коловрат с великим войском на подмогу придёт, а в войске том – медведь на коте верхом да тараканов дюжина: в горшки стучат, на войну едут, хи-хи-хи!
– Да ты глумишься! – закричал боярин и потянулся к поясу с мечом.
– Не надо, – тихо сказал второй седоголовый, до сих пор молчавший, – прости его, Евпатий Львович. Он умом тронулся. Как три дня, с рассвета до ночи, таскали, копали да хоронили – ещё держался, а вечор дочь его родную нашли. Живот распорот, а внутри – дитё неродившееся, крохотное, как кутёнок. Внук его, выходит. Вот он и того. Всё хихикает.
