мне устроит «ле гран скандаль», как говорят в Солдайе генуэзцы. Чего делать будем, князь?
– Помирать нам никак нельзя, – ответил Дмитрий, – пока Анастасию не спасём – никак. Думаю, до рассвета они больше не сунутся. Уходить будем, как стемнеет. С той стороны холма, что у реки, спустимся.
– Не выйдет, – покачал головой Жук, – я смотрел: там обрыв сажени четыре, а река мелкая, побьёмся. И лошадей покалечим, а пешими от верховых не уйти.
– Прорываться надо, – предложил Хорь, – силой.
– Не получится силой, – возразил Анри, – их осталось не менее трёх дюжин. Здесь, на холме, мы в выгодном положении, а на ровном месте они просто задавят нас числом.
– Неужто боишься, Анрюха?
– Ты прекрасно осведомлён, брат мой, что я боюсь лишь бесчестья. Но Дмитрий прав: мы не можем позволить себя убить, не выручив его супругу.
– Надо как-то их отвлечь, – задумчиво сказал Ярилов, – против такой толпы вшестером мы… Кстати! А где этот ваш Барсук? Как бой начался – я его и не видел.
Хорь и Анри переглянулись.
– Неужто сбежал?
Барсук появился неожиданно, будто из-под земли выбрался. Буркнул:
– Ну, чего шумите? Давно бы сбежал, коли было куда. Я эти ваши средневековые развлечения с сабельками терпеть ненавижу, не для того здесь.
Жук глянул на удивлённых товарищей и начал:
– Слышь, а ты странный…
– Какой есть, – перебил Барсук, не давая развить тему. – Дмитрий, у меня к тебе дело.
Отвёл князя в сторону:
– Ты сказал, монголов надо отвлечь? Я могу помочь.
– Каким образом?
– Прежде мне надо кое в чём убедиться. Твой дед был профессором истории в Питере?
– Да. Откуда ты… – Ярилов чуть не задохнулся от неожиданности.
– Потом, всё потом, – изуродованное лицо исказила гримаса; Дмитрий не сразу понял, что Барсук улыбается.
– Теперь по делу: помнишь, что такое «эрэсзэгэ “Заря”»?
– Ручная светозвуковая граната… Стоп. Кто ты такой?
– Говорю же – потом. У меня есть пара подобных штуковин. Брошу – отвлеку внимание караула, а вы уходите.
– А ты?
– За меня не переживай. Я тебя сам найду. Давай, полководец, готовь прорыв. И береги себя, ты мне живой нужен. У меня на тебя виды.
Барсук протянул ладонь. Дмитрий посмотрел в жуткое лицо, подавил отвращение и пожал руку.
– Успехов, князь.
– И тебе. Кем бы ты ни был.
* * *
Огромное пространство между Хвалынским морем, Итилем и Джаишем (башкиры называют эту реку Уралом) кипело, словно гигантский котёл: Великая Степь вновь породила несокрушимые орды, и не было избавления от пришельцев.
Горели кочевья саксинов, огузов и иных кыпчакских народов; перепуганные курени бросали скот и бежали на запад, мечтая спасти хотя бы свои жизни. Тех, кто пытался сражаться за родную землю, монгольская волна смывала, не замечая.
Были и те, кто без боя сдавался захватчикам, понимая бессмысленность сопротивления: беки и даже ханы ползли навстречу запылённым всадникам на коленях, надев на шею аркан в знак покорности. За эту верёвку их и притаскивали в ставку Субэдэя, где ждала одна награда – меч нукера, отрубающий голову с одного удара. Рядовых же кочевников благосклонно принимали в войско, распределяя по десяткам из проверенных бойцов – перевоспитывать.
Он вернулся: воплощение бога смерти, медноголовый пёс Чингисхана, великий полководец во главе железных туменов. В руке его – сверкающий меч возмездия, в сердце – холодное пламя мести.
Где степные акыны, которые сочиняли похабные песни про позор Субэдэя в Бараньей битве? Их синие отрубленные головы торчат на кольях, показывая вывалившиеся языки перекрёсткам дорог. Мухи теперь поют вместо них, жужжа над гниющей требухой, и могильные черви – их слушатели.
Ветер с востока уважительно гладит пять конских хвостов на бунчуке великого орхона Субэдэя, играет с шёлковым пологом богатого личного шатра. Там ждёт юная китайская принцесса, подарок темнику от нового великого хана: набелённые щёчки, крохотные ступни, нежное тело, алые губы, обещающие так много.
Зачем старому полководцу девка? Лучше бы великий хан дал ещё один тумен…
