в центре Петрограда, были вырыты длинные глубокие рвы могил.
С раннего утра до поздней ночи прошли сотни тысяч скорбящих. На улицы столицы, возможно, вышел миллион человек. Они медленно сходились на Марсово поле из разных частей города, неся гробы, задрапированные в красную ткань. Это была новая религия без религии. Играла траурная музыка. Каждая колонна представляла свою воинскую часть, свой завод, свое учреждение, свою организацию, свою партию. Были колонны, представлявшие различные этнические группы – еврейскую социалистическую партию Бунд, армянскую революционную партию «Дашнакцутюн», другие национальные партии. Была и колонна слепых, которая несла свои жертвы. Никто не останавливался, не произносил речей. Все молча передавали своих павших товарищей сотрудникам ритуальной компании, а в Петропавловской крепости, находившейся через реку, во время погребения производили оружейные залпы. Живые шли по снегу, по деревянным мосткам, проложенным между лабиринтом могил. По выражению Анатолия Луначарского, погибшие во время событий Февральской революции не были жертвами, они были героями, чья судьба вызывет не скорбь, а зависть.
В то время как участники похорон пели псалмы и поминали погибших, в столицу из сибирской ссылки возвращались трое партийных активистов из числа ветеранов. Первым был старый большевик Лев Каменев, женатый на сестре Льва Троцкого Ольге Бронштейн, близкий товарищ Ленина, хотя он и считался «плаксивым» партийцем (за ним числился один почти невероятный шаг, который он позже стыдливо отрицал, – он высказывался за отправку телеграммы Михаилу Романову со словами благодарности за его решение отказаться от престола). Вместе со Львом Каменевым были бывший депутат Государственной думы Матвей Муранов, прославившийся тем, что, несмотря на угрозу смертной казни, занял жесткую («пораженческую») позицию в Госдуме, и член ЦК РСДРП (б) некий Иосиф Сталин.
Сталин в то время, конечно же, еще не был тем самым Сталиным. Сегодня любая информация о революции сопровождается упоминанием этого призрака из будущего, «дядюшки Джо», усатого чудовища с пронзительным взглядом, мясника, главного архитектора гротескного, убийственного, деспотического государства. В последующем целые десятилетия будут вестись дебаты о причинах возникновения сталинизма, будут написаны толстые тома о жестокости этого человека и его режима. Но все это будет еще впереди.
А сейчас, в 1917 году, Сталину не исполнилось еще и сорока лет. Он был просто Сталиным, Иосифом Джугашвили, известным своим товарищам как Коба, бывшим учащимся грузинской духовной семинарии и бывшим вычислителем-наблюдателем физической обсерватории, давним большевистским активистом. Талантливым, пусть и не блестящим, организатором. В лучшие минуты – вполне адекватным интеллектуалом, в худшие – вызывающим раздражение. По существу, он не принадлежал ни к левому, ни к правому крылу партии, поскольку был готов менять ориентацию как флюгер. Он производил впечатление человека, который не производит сильного впечатления. Николай Суханов вспоминал о нем как о «бесцветной личности».
В отношении Сталина у членов большевистской партии были определенные сомнения: ведь не случайно он стал членом Русского бюро ЦК РСДРП только с правом совещательного голоса – с учетом, как было сказано, «определенных особенностей его личности, присущих ему». Было бы хорошо, если бы остальная характеристика Сталина, которую дал Николай Суханов, оказалась правдой: по его словам, Сталин оставлял мимолетное впечатление, «время от времени смутно где-то маячил, не оставляя никаких следов».
Почти сразу по приезде в Петроград трое бывших ссыльных организовали нечто вроде переворота в большевистском печатном органе «Правда», устроив 13 марта Матвея Муранова в качестве его редактора. После этого газета стала придерживаться умеренного курса.
15 марта Лев Каменев писал:
«Не дезорганизация революционной и революционизирующейся армии и не бессодержательное «долой войну» – наш лозунг. Наш лозунг: давление на Временное правительство с целью заставить его открыто, перед всей мировой демократией, немедленно выступить с попыткой склонить все воюющие страны к немедленному открытию переговоров о способах прекращения мировой войны. А до тех пор каждый остается на своем боевом посту».
Армия, настаивал Лев Каменев далее, «будет стойко стоять на своем посту, на пулю отвечая пулей и на снаряд – снарядом».
Таким образом, как выразилась большевичка Людмила Сталь, партия «двигалась в темноте ощупью» – ведь, придерживаясь такого курса, «Правда» практически не отличалась от печатных изданий более левых (по сравнению с большевиками) меньшевиков или радикальных левых эсеров. Выступив против агитации в войсках на фронте, тройка вновь прибывших в Петроград большевиков заняла позицию, несколько отличавшуюся от позиции Ленина.
Сразу же по прибытии в Петроград Александра Коллонтай доставила в редакцию «Правды» ленинские «Письма из далека». Они ужаснули нервозных товарищей Ленина по партии и ошеломили их своей непримиримостью. Редакторы газеты согласились опубликовать лишь первое письмо, да и то (не зная, как поступать с его крайне левыми формулировками) они постарались выхолостить, существенно обкорнав его.
То, что сейчас было изложено – это достаточно широко известная история о том, как письма Ленина шокировали старых большевиков. На самом же деле все происходило следующим образом.
«Правда» опубликовала только первое письмо исключительно по той единственной причине, что (почти наверняка) редакция газеты его одно и получило. Действительно, оно подверглось многочисленным правкам, которые, однако, не смогли ослабить ленинских тезисов или притупить его провокационные выпады. Его доводы в пользу того, что революция должна продолжаться, остались в силе, как и его призыв к рабочим: «Вы должны проявить чудеса пролетарской и общенародной организации, чтобы подготовить свою победу во втором этапе революции». Вскоре он разъяснит, что этот этап будет заключаться не в строительстве социализма, а в захвате политической власти, в обеспечении победы в Советах, чтобы обеспечить победу
