Октябрь

(обязательно буржуазной, демократической) революции. Самое большее, на что Ленин решился, – это достаточно туманно допустить (с учетом международного контекста, который предполагал, по его мнению, что, благодаря событиям в России, могла произойти антикапиталистическая – и не только – революция против капитализма – и не только против него), что рабочим может быть позволено предпринимать начальные шаги в направлении социализма.

Большевики в Петрограде с энтузиазмом восприняли данное письмо. Сестра Ленина, Мария Ульянова, состоявшая в большевистской партии и работавшая в редакции газеты «Правда», связалась с братом, чтобы, как и пришедшая в восторг Александра Коллонтай, выразить «полную солидарность» с ним партийных товарищей. Та редактура, которую большевики сделали накануне, была направлена на то, чтобы устранить упоминания возможного восстановления царского режима и неубедительные инсинуации относительно заговора союзников против Николая II. Были также исправлены некоторые языковые погрешности.

Они также смягчили типичное для Ленина обличение различных врагов, в том числе кадетов, правых и социалистов, не входивших в большевистскую партию. Кроме того, редакторы благоразумно убрали из текста оскорбления в адрес председателя Исполкома Петросовета Николая Чхеидзе, Александра Керенского и даже главы Временного правительства умеренного кадета Георгия Львова: у них были веские основания полагать, что рано или поздно им потребуется помощь указанных лиц в возвращении на родину эмигрантов-большевиков, в том числе и Ленина. Наряду с этим редакторы «Правды» не стали подвергать цензуре ленинские нападки на кадетов и правых меньшевиков, которые вряд ли могли быть им полезны. Это был подход не столько мягкий, сколько стратегический.

Более поздний миф об эффекте разорвавшейся бомбы, который якобы произвели «Письма из далека», возник из-за неверного восприятия их редактуры и одновременно ее довольно тенденциозного изложения (в том числе Львом Троцким) на фоне внутрипартийной борьбы.

Тем не менее, хотя этот частный конфликт являлся по большей части ретроспективным вымыслом, он, бесспорно, стал казаться вполне правдоподобным из-за резких ленинских формулировок, к которым он прибегал, в том числе в ходе ожесточенной полемики. Он был склонен проявлять бескомпромиссность, однако эта характерная для него практика была свойственна и другим участникам внутрипартийных дискуссий. Безусловно, к ней можно было бы и не прибегать, но у Ленина вызывала раздражение умеренность в рядах большевиков и их временных союзников. Таким образом, «Письма из далека», являясь «продолжением» большевистского курса, одновременно обозначали грядущую четкую и более решительную позицию большевистской партии. Ту, которая прояснится после возвращения Ленина.

15 марта печатное издание Петросовета «Известия» опубликовало «Декларацию прав солдата», которая незадолго до этого была принята в солдатской секции Петросовета. Этот документ положил конец ненавистной и унизительной системе военной кабалы, существовавшей при царском режиме. Отныне не было обязательного отдания чести, цензуры писем, было отменено право офицеров налагать дисциплинарные взыскания. Декларация предоставляла солдатам право избирать представительные комитеты. Для консерваторов это означало подрыв устоев русской армии.

Совершенно очевидно, что вопросы о вооруженных силах, о военной службе, о полицейской деятельности, о народных дружинах являлись ключевыми для создания и упрочения власти – хотя складывалось впечатление, что эсеры игнорировали их (во всяком случае, газета эсеров «Дело народа» не освещала обсуждения данных проблем). В свою очередь, кадеты подчеркивали необходимость создания городской милиции для обеспечения правопорядка, причем в срочном порядке, чтобы заменить отряды добровольцев. В то же время некоторые из радикалов начали присматриваться к той важной роли, которую в феврале сыграли вооруженные рабочие отряды, а также к их отношению к солдатам.

Еще 8 марта меньшевистская «Рабочая газета» утверждала, что, хотя надежные и желательно избранные гражданами силы полиции и являлись насущной необходимостью, формирование милиции (под которой понимался «вооруженный народ» для защиты революции) было невозможно и излишне, учитывая существование революционной армии. Большевики в своих статьях высказали мнение о том, что зарождавшаяся городская милиция не отвечала в полной мере необходимым требованиям и что сохранение революционной армии не могло считаться само собой разумеющимся (тем самым вновь отмечая разницу между их позицией и позицией других социалистов), и считали необходимым подчеркнуть важность принципа централизации самоорганизации. 18 марта большевистский теоретик Владимир Бонч-Бруевич опубликовал в «Правде» статью «Вооруженный народ», в которой призвал к созданию на постоянной основе дисциплинированной, демократической милиции рабочего класса, обученной революционными солдатами. Он предложил назвать такую структуру «Красной гвардией пролетариата». Вскоре появится и это название, и эта концепция, и эта злополучная структура.

Ни Приказ № 2 (изданный для «смягчения» Приказа № 1), ни «Декларация прав солдата» не смогли сгладить остроту сословных противоречий между солдатами и офицерами. Как сетовал в письме домой один молодой капитан, «между нами и солдатами – бездна». И теперь эта бездна таила в себе серьезную опасность. У солдат появилась новая черта: непокорство, открытое негодование, стремление «отомстить за столетия рабства». Все это зачастую проявлялось в убийствах на фронте не пользовавшихся любовью офицеров.

Безусловно, некоторые партийные функционеры пытались политизировать армию, но в большинстве случаев то, что называли «окопным большевизмом», просто вызывало отвращение у солдатской массы и неприязнь у офицеров, которые не испытывали желания воевать и умирать на ненавистной войне. После февральских событий масштабы дезертирства резко возросли. Рядовые просто-напросто покидали окопы с оружием в руках (не бросая его) и возвращались в города и деревни, обратно к своим домам и полям.