бонапартизм Керенского сводился к балансированию между противоположными общественными силами.
Катастрофу на фронте скрывать было уже невозможно. В тот же день, когда Керенский стал премьер-министром, он назначил храброго генерала Корнилова командующим Юго-Западным фронтом, на котором русские войска разлагались особенно стремительно. В данном решении убедил его делегат правительства на этом фронте, Борис Савинков.
Савинков играл важную политическую роль в те неспокойные месяцы. К тому времени он проделал огромное политическое странствие. В годы, предшествовавшие революции 1905 года, он был не просто эсером, но ярким и известным активистом Боевой группы – террористического крыла партии эсеров – и участвовал в убийстве нескольких царских чиновников. После 1905 года он стал писать чувственные романы. Наступление войны пробудило в нем безудержный шовинизм и милитаризм; в эмиграции он вступил во французскую армию и возвратился в Россию в апреле 1917 года, где сблизился с Керенским. Хотя он и считал целесообразным использование комиссаров как представителей народа при разрешении противоречий между солдатами и офицерами, Савинков, при его фанатично авторитарном патриотизме, был сторонником совершенно безжалостных дисциплинарных мер – вплоть до военной диктатуры (и, кажется, включая ее).
При назначении Корнилов, железный сторонник дисциплины, потребовал полномочий казнить бегущих солдат. В действительности, даже до получения этого не слишком почтительного запроса, Керенский уже разрешил командирам стрелять по отступающим солдатам, а через несколько дней правительство восстановило смертную казнь на фронте, как и просил Корнилов. Тем не менее, когда детали конфронтации Корнилова и Керенского просочились в прессу, репутация Корнилова как жесткого правого деятеля укрепилась как среди врагов, так и среди друзей.
16 июля Керенский в компании Савинкова и его близкого коллеги Максимиллиана Филоненко, эсера и комиссара 8-й армии, встретился с русским высшим командованием в могилевской ставке, чтобы оценить военную ситуацию. Корнилов не присутствовал – по его словам, хаос и разложение войск на его фронте не позволили ему это сделать – и передал свой достаточно мягкий отчет по телеграфу. Однако большинство присутствовавших генералов, включая Алексеева, главнокомандующего Брусилова и командующего Западным фронтом Деникина, были совсем не так сдержанны.
В особенности за развал армии проклинал революцию Деникин. Перед ошеломленным Керенским он ругал комиссаров, протестовал против Приказа № 1, осуждал подрыв авторитета. Генералы настаивали на отмене всех подобных атрибутов двоевластия.
Потрясенный Керенский по пути в Петроград, где ему предстояло прибегнуть к привычному актерству на похоронах убитых в Июльские дни казаков, решил, что тяжесть ситуации заставляет заменить Брусилова на посту главнокомандующего Корниловым. Через два дня он передал армию из рук вдумчивого, относительно свободомыслящего кадрового офицера бескомпромиссному и амбициозному контрреволюционеру.
Правые оппозиционеры, ободренные недавними событиями и ненавидящие текущее состояние страны, жаждали реакции, все более открыто мечтая о диктатуре.
18 июля правительство Керенского переехало в Зимний дворец. В оскорбительном тоне оно потребовало от Совета покинуть Таврический дворец, чтобы освободить место для 4-й Государственной думы. От этого запроса нельзя было отказаться.
19 июля Всероссийский съезд торговцев и промышленников сделал выпад в сторону правительства за то, что оно «позволило отравить русский народ». Он потребовал «полностью порвать … с диктатурой Совета» и открыто задавал вопрос, «нужна ли диктаторская власть для спасения родины». Подобные нападки на Совет могли отныне только усиливаться. «Возьми власть», – требовали улицы, – и Совет отклонил это предложение. Теперь от него уходила и та власть, которую он имел.
По настоянию кадетов Керенский принял ряд законов, налагавших жесткие ограничения на публичные митинги. Кончился короткий период терпимости по отношению к украинскому и финскому национализму: Россия наращивала силу на финской территории после того, как была провозглашена полунезависимость страны, а теперь, 21 июля, был распущен ее парламент, что привело к союзу финских социал-демократов (имевших в нем большинство) с большевиками. «Русское Временное правительство, – бушевала социал-демократическая газета Tyomies, – вместе с реакционной финской буржуазией нанесла удар в спину парламенту и всей финской демократии».
В Петроград реакция пришла в то время, когда повсюду в селе крестьянские бунты становились все более кровавыми и продолжалась анархия, особенно по причине ненавистной войны и катастрофического наступления, стоившего сотен тысяч жизней. 19 июля в уездном городе Саратовской губернии Аткарске группа разозленных нижних чинов, ожидавшая поезда на фронт, побила фонари на станции и с оружием на изготовку начала охоту на вышестоящих офицеров, пока авторитетный сослуживец не вмешался и не отдал приказ об аресте последних. Бунтующие солдаты задерживали своих офицеров, угрожали им и даже убивали их.
Возможно, относительно спокойная телеграмма Корнилова от 16 июля убедила Керенского в представлении о том, что в лице генерала он мог найти соратника. Вскоре эти надежды полностью развеялись. 19 июля новый главнокомандующий прямо потребовал полной свободы действий, ограниченной лишь ответственностью «перед собственной совестью и всем народом». Его люди тайно передали сообщение прессе, дабы публика могла восхититься его жесткостью.
Керенский начал опасаться, что он создал чудовище. Он это и сделал.
Не у одного него усиливалась тревога. В тот же месяц, вскоре после восхождения Корнилова, анонимный «настоящий друг и товарищ» передал Исполкому Совета немногословную пророческую записку: «Товарищи! Пожалуйста, прогоните этого сукиного сына генерала Корнилова, иначе он разгонит
