Алал снова схватил Белит за руку.
— Бежим, лес уже близко.
Погоня стремительно приближалась. Между воинами и беглецами не больше пятидесяти шагов, и стигийцы бросились наперерез, чтобы отрезать своих жертв от леса.
Шаафи затянула последнюю молитву и вонзила кинжал себе в грудь.
— Я сделаю для тебя то же самое, — пообещал жене Алал.
Расстояние до леса все сокращалось, и Белит была поста, что они успеют скрыться. Но они не успели. Пущенный из пращи шар ударил Алала в затылок. Без единого стона муж Белит рухнул на землю.
И вот тогда-то Белит побежала так, как бегут в последнем порыве отчаяния. Она и сама удивлялась, откуда взялись у нее силы. Не чувствуя усталости, позабыв о страхе… ненависть несла ее на своих черных крыльях.
Оглушительно кричал Кедрон, радостно перекликались стигийцы уверенные в близкой добыче стигийцы, но женщина не слышала ничего, кроме звука глухого удара камня о кость затылка, все еще звучавшего у нее в ушах. Граница леса была совсем близко, спасительные деревья могли скрыть преследователей — как вдруг острая боль пронзила ногу, Белит упала.
Стигийское копье вонзилось неглубоко, и, стиснув зубы, на выдернула его одним рывком и из последних сил ползла к деревьям. Спрятавшись под ветвями невысокой акации, Белит разорвала на груди платье и в последний раз приложила сына к сочащейся молоком груди. В наступившей тишине она слышала голоса перекликавшихся преследователей. Понимая, что ее найдут непременно, женщина поступила так, как может поступить только мать. Когда наевшийся Кедрон заснул, она положила его на землю в густых зарослях и начала отползать в сторону.
Субанцы видели, как они убегали; они знали, что произошло с Шаафи и Алалом, а значит, после смерти Белит кто-нибудь вернется в лес узнать о судьбе Кедрона. Пусть за жизнь мальчика стигийцы возьмут ее жизнь!. Белит подползла к дереву и, привалившись к его шершавому стволу, взяла копье на изготовку и стала ждать охотников за рабами.
Первый из появившихся стигийцев рухнул с копьем в животе. Второй, явно не ожидавший сопротивления, п им тому не успевший защититься, вскоре уже хрипел и захлебывался собственной кровью. Из его горла торчал короткий кинжал.
Но двое других были более осторожны — да и у женщины не осталось больше оружия… Одновременно накинувшись на Белит с обеих сторон, стигийцы опутали ее веревками и, закинув на плечи, потащили на корабль.
Глава IV.
Пленников загнали в грязный темный трюм, предварительно надев на ноги тяжелые цепи. Сваленные вповалку люди, среди которых были и раненые, кричали, ругались, стонали, метались в тесном закутке под палубой, призывая и проклиная всех богов.
Один раз в день люк открывался, и рабам бросали несколько краюх черного хлеба, а затем с грохотом опускалось ржаное ведро с привязанным к нему ковшом — скудный запас воды на целые сутки. Запах пота и человеческих нечистот становился все более невыносимым день ото дня, и люди уже начали задыхаться. Любая, даже самая маленькая царапина нагнаивалась. Большая часть раненых уже находилась на границе жизни и смерти, когда корабль работорговцев бросил якорь в гавани Кеми. Субанцы могли гордиться друг другом — в бедственном положении находились все но самые сильные заботились о слабых, здоровые о больных, мужчины о женщинах. Если бы не это, стигийцы бы не довезли живыми даже половины пленников.
За Белит ухаживали с особенным вниманием. Большинство негров видели гибель Хоакима, знали о судьбе Шаафи и Алала, а значит, дочь Бангулу нуждалась в утешении. Она была одной из них, и черные люди любили ее.
Когда корабль бросил якорь в бухте Кеми, Белит почти обрадовалась, что страшное путешествие закончилось. Рана на бедре не заживала, и тупая боль не давала спать, а переполненная молоком грудь покраснела и отвечала резкой болью на любое прикосновение. Первые дни пути Белит кормила одного из малышей, захваченных при набеге. Лишившийся матери ребенок надсадно кричал, пока шемитка не приложила его к груди. Ей было легче переносить тяготы плавания, когда рядом был маленький человечек, пусть даже не ее родной сын. Малыш умер на третий день от загноившихся ран, и, когда его крошечное тельце подняли на палубу в том же ведре, в котором пленникам спускали воду, шемитка плакала, как по собственному ребенку.
После его смерти Белит совершенно отчаялась, и продлись плавание еще хотя бы несколько дней, наверняка бы не выжила. Она потеряла всякий интерес к жизни и перестала бороться. Гноящаяся рана на бедре, молочная лихорадка, а главное — желание умереть привели к тому, что шемитка не смогла самостоятельно подняться на палубу. Субанские женщины, бережно поддерживая под руки, вывели ее из трюма.
Солнечный свет больно ударил в глаза.
— Пошевеливайся! — Резкий удар в спину сбил Белит с ног. Из рассеченного виска заструилась кровь.
— Не смейте ее трогать!
Превозмогая головокружение и боль, Белит подняла голову.
В двух шагах от нее, возле борта корабля, стоял Джихан. Ржавые цепи сковывали его ноги, а руки неподвижно висели вдоль тела.
— Не смейте ее трогать! — повторил он. Оглушительный хохот стигийцев был ему ответом.
Свистнул бич, и свет померк в глазах Белит.
— Какая красавица,— сквозь пелену тьмы донесся до Белит хриплый голос.
— Пожалуй, ты прав, сынок. Эта шемитка стоит возни, которую ты поднял вокруг нее.— Дребезжащий старушечий голос вторил первому.
— Ты сможешь ее выходить?
— Конечно. Жар от молочной горячки легко излечить — она слишком долго не кормила.
— Ты можешь сделать так, чтобы ее грудь осталась такой же, как сейчас?
— Могу. Я знаю, что нравится моему мальчику. И постараюсь, чтобы шрам не изуродовал гладкую кожу ее ножки.
Старуха захихикала.
— И, Наира, никаких полукровок. Мне не нужны выродки шемитской крови.
— Ты хочешь отдать ее Дэркето?
— Да.
— Как скажешь, сынок. Как скажешь.
— Поторопись, Наира, похоже, она приходит в себя.
— Ничего, у меня есть средство продлить ее сон. Голоса превратились в монотонное жужжание, а затем стихли.
Белит снился сон — странный, необычный сон. Она шла по лесу. Светило солнце, пели птицы, перекликались длиннохвостые обезьяны — ничто не казалось ни опасным, ни угрожающим. На Белит не было никакой одежды, но это ее почему-то не смущало. Белит была уверена, что вокруг никого нет.
Внезапно налетел холодный ветер. Он бил ее, хлестал со всех сторон. Защищаясь, Белит прикрывала руками лицо, но порывы становились все злее и злее. А потом в траве, у самых ног Белит, что-то зашуршало. Холодное как лед прикосновение заставило Белит содрогнуться и посмотреть вниз. У самых ее ног лежала, свернувшись в кольцо, огромная змея.
И тогда шемитка побежала, побежала так, как бегут от самого страшного, смертельного ужаса. Ветер дул ей в лицо, мешая бежать, заставляя зажмуриваться и оступаться. Белит не оборачивалась, но знала, что змея ее догоняет. Деревья, еще недавно дружелюбные и прекрасные, превратились в клубки черных шевелящихся ветвей. Они тянули страшные руки, стонали и скрежетали. Наконец одна из ветвей обвилась вокруг ноги молодой женщины, и со слабым вскриком Белит упала.
Огромная змея приближалась. Белит закричала. Чудовище коснулось голых лодыжек, обвилось вокруг колен скользнуло между бедер. Страшная боль пронзила живот женщины.
— Нет! Нет!
Ответом было только шипение. В отчаянии Белит оглянулась по сторонам в надежде найти хоть какое-то оружие. Все было напрасно. Наконец чудовище ослабило хватку, а потом вообще отпустило жертву.
Белит всхлипнула. Боль не уменьшалась, а, наоборот, усиливалась, пульсируя уже не только в животе, но и по всему телу. Змея медленно уползала.
Сгибаясь от боли, Белит поднялась на ноги. Взгляд упал на траву, и дикий крик вырвался из горла навеки искалеченной женщины. На траве лежал скрюченный, молочно-белый трупик ребенка, а вокруг растекалась алая лужа. Белит не знала, откуда пришла к ней уверенность в том этот младенец — ее еще не рожденный сын. Сын, кок уже никогда не родится.
Белит упала на траву и, не в силах подняться, поползла.
— Я возьму его,— прозвучал негромкий мужской голос.— Я попробую спасти его. Верь!
— Просыпайся! — ворвался в сознание Белит визгливый вскрик.— Просыпайся, шемитская красотка! Пора принимать работу!
С трудом Белит подняла веки и сразу же вновь закрыла глаза, не желая видеть безобразное старушечье лицо, нависшее над ней.
— Нечего притворяться, красотка,— Старуха хихикнула.— Ты теперь здоровее, чем была.
— Я могу забрать ее? — спросил мужчина.
— Да, забирай.
— Плату пришлю, как обычно.
— Твоя щедрость, сынок, известна всем.— Старуха опт захихикала.— Вставай, красавица.
Крепкие мужские руки рывком заставили Белит Шемитка открыла глаза. Она лежала на высоком узком столе в светлой, залитой солнцем комнате. Кроме стола в ней не было никакой обстановки, и голоса отдавались и гулким эхом.
Рядом с Белит стояли двое: старуха, которую шемитка раньше не видела, и сухопарый стигиец, к которому на корабле все обращались «господин». На их
