времени, поверхность, с силой толкнул – и она приоткрылась.
– Петли здесь почти как наши, только почистить как следует да смазать пришлось. И все равно с трудом движется, – почему-то извиняющимся голосом сказал Виктор, протискиваясь внутрь. Басов последовал его примеру. И едва удержался от вопля удивления, увидев перед собой помещение, которое скрывала дверь.
Зал был огромен. Лучи фонарей терялись в его глубине, безнадежно проигрывая спор вечному мраку, однако и от того, что удалось разглядеть, захватывало дух. Безусловно, это было искусственное сооружения – даже тысячи (а может, миллионы?) лет не смогли до конца скрыть ни его идеальную форму, ни гладкость стен. Единственное, что выбивалось из общей картины, это сравнительно низкий, всего метра четыре, потолок, но масштаб сооружения все равно поражал.
А еще здесь стояли… или лежали… в общем, находились предметы совершенно непривычного вида, но явно созданные не природой. К одному такому, напоминающему поставленный на попа гроб высотой метра два с небольшим, Басов, справившись с оторопью, и направился. В ярком свете фонаря блестели непонятные выступы, к которым упорно не желала прилипать вездесущая пыль, видны были отдельные детали, спаянные безжалостным временем в монолит. И гадать, для чего все это предназначалось, казалось занятием неблагодарным.
Что-то хрустнуло под ногами. Басов нагнулся, посветил и лишь спустя несколько секунд понял, что видит перед собой обломки костей. Окаменевшие, чуть непривычной формы, но, тем не менее, легко узнаваемые. Вокруг лежали еще кости, чуть в стороне валялся треснувший вдоль череп. Не человеческий, естественно, вытянутый, больше похожий на собачий, но тоже узнаваемый. Чуть в стороне – целый скелет с непривычно короткой и раздутой грудной клеткой. И от этого зрелища царства смерти Басову стало по-настоящему жутко.
– Они были очень похожи на нас, – голос Ипатова за спиной едва не заставил его подпрыгнуть, но зато вернул к реальности не хуже ведра ледяной воды. – Ходили на задних конечностях, имели позвоночник и грудную клетку, разве что ростом повыше. Три метра, в среднем. Ну и, судя по зубам, произошли от хищников. Кто знает, не они ли породили легенды о псеглавцах… И произошло все это не так уж давно. Во всяком случае, не миллионы лет точно. Тысячи, возможно, десятки тысяч, у меня под рукой нет подходящей аппаратуры, чтобы определить точно.
– Сколько их здесь?
– Много. Я заходил примерно на километр, дальше не получилось. Рухнул потолок, не пройти, но подозреваю, катакомбы тянутся еще далеко. И всюду кости… Наверное, это убежище, и, когда рухнуло небо, все, кто успел, прибежали сюда. Не знаю, война это была или впрямь астероид, да и не все ли равно теперь. Они спрятались – и погибли, скалы над головой их не спасли.
– Это, наверное, жутко…
– Самое жуткое – умирать последнему на планете и осознавать, что больше не будет никого и ничего. Я так считаю. Они могли думать иначе. Ладно, что надо, ты увидел, а теперь давай выбираться.
Когда они оказались на поверхности, под лучами холодного марсианского солнца, давящее ощущение иррационального ужаса почти сразу ушло, спряталось в уголке сознания. И в шаттле не вернулось, что радовало. Кстати, то, что разговор происходил в его кабине, вроде бы проверенной, но все равно менее надежной с точки зрения возможной прослушки, говорил о том, что эту информацию Ипатов ценит куда ниже, чем переданную в первый раз.
Откинувшись в кресле, Виктор прикрыл глаза и несколько секунд, молча, сидел. Потом спросил:
– Небось, думаешь, почему я тебе все это показал?
– Думаю, – не стал отрицать Басов. – Об этом следовало сообщить наверх. Сенсация гарантирована, слава тоже.
– Ошибаешься, – Ипатов вздохнул. – Сенсация… Ну, она, может, будет, может, нет, все зависит от того, решат сообщать о находке или засекретят. Но вот славы я точно не дождусь, ни за что и никогда.
– Думаешь?
– Знаю. Открой глаза, старик. Мы живем в мире науки, здесь друг друга жрать положено. Как только об этом месте узнают, сюда примчится толпа маститых и седобородых. И будут все знать, что сделано все под руководством академика такого-то, предвидевшего, предложившего, обосновавшего, ну и так далее. А я окажусь в конце очереди или вовсе за забором. Вспомни, много ли народу знает, как звали того крестьянина, что зацепил плугом статую в Помпеях? И сохранила ли история его имя вообще?
Басов честно задумался, Ипатов с усмешкой наблюдал за ним. Потом снова вздохнул:
– Вот потому-то я и не хочу никому и ничего сообщать. Да, я нашел это место случайно, подобрал камень – а это бетон. Почти такой же, как тот, которым мы пользуемся, разве что, похоже, на основе шлаков. Но, во-первых, я – геолог, поэтому и понял, а они бы даже не посмотрели в его сторону, а во-вторых, это я пахал на Марсе, а не они. Они в кабинетах сидят – вот пускай и дальше этим занимаются.
– Зачем ты мне это говоришь?
– Зачем? А затем, что после Сатурна ты будешь если не знаменит, то известен. Будешь выступать, давать интервью. И скажешь это во всеуслышание, так, чтобы ни у кого не осталось сомнения, кто и чего тут достоин.
– Все-таки славы хочешь, – прищурился Басов.
