своенравным. Как повзрослел, мать с ним перестала справляться. Любил Кондрат отстаивать правду и драться за нее, если слова кончались. Нередко с фингалами домой приходил из школы. Но не боялся. Шел до последнего. Хоть один против всех, все равно ему было. Не раз за это батя порол своего упрямого сына, но в глубине души гордился. Казак получился что надо. Этот семью в обиду не даст.
А когда Кондратий по собственному желанию пошел в секцию самбо и научился драться так, что никто ему из сверстников в станице в подметки не годился, а потом еще и чемпионом района стал, пожилой казак призадумался.
– Видать, дорога ему в служилые люди, мать, – изрек как-то Гордеич, разглядывая вымпел и медаль над кроватью сына, – я повоевал, и он себя показать должен. Такая уж судьба у казаков – служить.
В тот год началась война в Афганистане, и у советских людей появился интернациональный долг. Только никто толком еще ничего не знал о происходящем в высоких горах этой жаркой страны. Из станицы туда покамест никто не попал, из соседних тоже. Погутарить об этой войне было не с кем. Жили как жили.
Кондрат закончил школу и подался в училище, где собирался выучиться на конезаводчика и продолжить дело отца, который уже двадцать лет, как тащил на себе колхоз и конезавод. Училище находилось в городе, и семья отрядила Кондрата во взрослую жизнь, разрешив самостоятельное проживание и снабдив деньгами. Старшие братья его работали у бати в колхозе, механизаторами. Сестры там же в станице матери помогали с торговлей. Получалось, что Кондрат один из всей семьи временно стал городским жителем. Проучившись два года в городе и сдав экзамены на пятерки, гордый собой Кондрат приехал на каникулы домой и две недели гулял, наслаждаясь общением с родней. Побывал у отца и матери на работе, вдоволь поскакал на конях, помог сестрам по хозяйству, с братьями на рыбалку съездил на дальние озера. В общем, окунулся в станичную жизнь. А вечером в последний день перед отъездом в город увидел он хмурого отца за непривычным занятием. Тот чистил двуствольное ружье, сидя на крыльце большого дома. Шашка дома была давно, ружье тоже. Но если шашкой они оба любили помахать, то двустволку отец при нем доставал впервые.
– Это ты зачем, батя? – удивился Кондрат, уже отпустивший усы. – На уток что ли собрался на старости лет.
Помолчал отец, потом смерил взглядом сына и, видимо, решив, что тот уже достаточно взрослый, пояснил:
– Это, сынок, чтобы семью от плохих людей защитить.
– Да ты что, батя, – удивился Кондрат, присаживаясь рядом, – откуда у нас в станице плохие люди?
– Не одна наша станица на земле, сынок, – терпеливо пояснил Лев Гордеич, виски которого уже посеребрила седина, – на белом свете всякой падали хватает, окромя добрых людей. Слыхал про татар, что конями в соседнем районе торгуют?
– Слыхал, – припомнил Кондрат, – это те бандиты, что даже цыган обворовать умудрились да под себя подмять? Говорят, за ними темные дела тянутся.
– Они, – кивнул старый казак, – тамошний председатель под этими бандитами давно сидит. Вот и ко мне они приходили. Уже полгода вокруг конезавода круги нарезают, хотят к рукам прибрать. Деньги предлагаю, очень много денег, сынок. Наши кони знатные, дорого стоят.
– Да как же так, батя, – возмутился Кондрат, – а милиция? А советская власть куда смотрит?
– Мал ты еще, сынок, – пожурил своего великовозрастного отпрыска Гордеич, горько ухмыльнувшись, – не понять тебе еще, что советская власть-то она есть. Я вроде и сам советская власть. Могу наградить, могу наказать. Но у меня все по закону. Взяток не беру, людей своих защищаю. А под ровной поверхностью в этом тихом омуте, паря, такие черти водятся, что тебе лучше и не знать пока. Загрызут и не поперхнутся. Вон председатель в соседнем районе уж на что партийный, а и то под бандитов этих лег, паскуда. Татарва эта на нож поднимает быстро. Тех, кто им перечил, уже закопали в чистом поле. Говорят, милиция им тоже не указ, или вообще заодно. В тех районах, что рядом с нашим, уже все председатели под ними. Никто не пикнет, – за семью боятся.
– Да пошли ты их, батя, этих чертей, – решительно выступил Кондрат, сжав кулаки, – если что, соберем людей, оружие возьмем. Отстоим колхоз и без милиции.
– Восстание затеять хочешь, Кондратий? – усмехнулся Гордеич. – Обожди. Я их послов уже пять раз с лестницы спускал. А сегодня сам главарь ко мне заявился. Я и его спустил, наказав, чтобы больше здесь не появлялся. Мы – люди вольные.
Помолчал старый казак Гордеич и добавил вполголоса:
– Так что, даст бог, не увижу их больше.
Потом обернулся к сыну и наказал:
– А ты, как учебу закончишь, приезжай, матери и сестрам помоги. Нужен будешь.
– Само собой, батя, – рассмеялся Кондрат и подмигнул, – если кого побить надо будет, зови на подмогу, враз прилечу.
На следующее утро он уехал. А через пару месяцев посреди ночи его разбудила вахтерша общежития.
– Иди к телефону, сынок, стряслось что-то у тебя дома.
Кондрат, как был в трусах, надел тапки и добрел до вахты, не понимая, что такого могло случиться дома, чтобы ему позвонили посреди ночи. На том конец провода он услышал глухой голос своего престарелого дяди Харитона.
– Беда, Кондрат. Приезжай срочно. Еще, может, застанешь кого, пока не похоронят.
