– О твоей маме? – уточнил он зачем-то и кивнул в знак согласия.
– А что именно?
– Разное. Я всегда вспоминаю о ней в праздники. В твой день рождения, например. Мне бы хотелось, чтобы она увидела, какой ты стала.
– Она тебе снится?
– Бывает. А тебе?
– Очень часто.
– Насколько часто?
– Иногда я не вижу ее во сне неделями, хотя каждый день о ней думаю. А ты?
– Думаю ли я о ней каждый день? Нет, Эйва. Признаюсь, каждый день я о твоей маме не вспоминаю. Сначала – да, а теперь нет.
– Неужели со мной тоже так будет и я перестану о ней думать? Забуду ее?
– Никогда.
– Откуда ты знаешь?
– Ты ее любишь до сих пор. Нельзя забыть тех, кого мы любим. Так уж устроены люди. И ты в том числе. – Мейкон услышал, как где-то в лесу хрустнула ветка. – Однако тебе следует ее отпустить.
– А если я не сумею?
– Ты должна.
– Но что, если я не смогу? Я покончу жизнь самоубийством, как и мама? Вдруг ее тоже что-то мучило?
– Мучило? Не знаю, может быть… Твоя мать никогда не казалась мне печальной. Только потом до меня дошло, что я никогда ее толком не понимал, – Мейкон кашлянул. – Вот о чем я часто думаю.
Эйва замолчала. Не обращая внимания на их голоса, из лесной чащи появился олень. Солнце уже наполовину выглядывало из-за горных вершин. Олень робко приближался к лабазу. Эйва наложила стрелу на тетиву. Животное принюхивалось, но охотники сидели с подветренной стороны, так что оно не могло их обнаружить. Это был матерый самец, чьи тяжелые рога напоминали ветви дерева, длинные и острые. После того как он убедился, что в полумраке утра не скрываются хищники, из зарослей спокойно вышла олениха с олененком. Предательский ветер толкал их прямо под выстрел Эйвы. Его сильные порывы шумели в ветвях, и, когда девочка неловко завозилась, прицеливаясь в рогача, ветер заглушил этот звук.
Олени медленно приближались.
– Как ты вообще? – тихонько спросил Мейкон.
Эйва не спускала глаз с оленя.
– Мир вдруг стал так велик, – не глядя на животных, продолжил отец. – Я с трудом поспеваю за событиями и не представляю, как ты с этим справляешься. – Он понял, что не может уже остановиться, что должен спросить. – Люди хотят, чтобы ты повторила это снова. Чертов Эльдрих уже телефон оборвал, требует еще каких-то исследований, трындит об «эксперименте в лабораторных условиях». Якобы это поможет понять, почему тебе никак не становится лучше. Они вроде как хотят, чтобы ты проделала это под их контролем, а они бы изучили, что именно при этом происходит. – Сердце у Мейкона сжалось. – Эйва, ты бы могла проделать это еще раз? Один-единственный разок? Может быть, они хотя бы после этого оставят нас в покое.
– Да что им всем от меня надо? – буркнула Эйва.
– Мало ли… Кому что, полагаю. – Он помолчал. – А сама ты чего хочешь?
– Я хочу знать, могла ли я спасти маму, – тоненьким, словно птичьим, голоском ответила Эйва и пустила стрелу.
Перелет. Она выдохнула. Оленье семейство скрылось в папоротниках, продлив свои жизни еще на день.
Для Кармен утро наступило после очередной бессонной ночи, полной боли. Большую ее часть она пролежала в постели, затаив дыхание, чтобы не разбудить Мейкона, и уговаривала себя, что все будет хорошо. Доктор Арнольд уверен, что ребенок развивается правильно и все пройдет отлично. «Отлично» – одно из любимых словечек доктора Арнольда. Он даже намекнул, что боли могут иметь скорее психические, нежели соматические причины, и в конце концов Кармен пришлось признать, что, вероятно, так оно и есть.
Мейкон уговаривал жену не волноваться. Он каждый день убеждал ее, что все окончится просто замечательно, что она делала и делает все правильно. Он изо всех сил старался, чтобы она перестала винить себя в смерти первенца, и временами ему это даже удавалось. Тогда Кармен верила, что не она обрекла свое дитя на гибель. В такие дни она чувствовала себя легче, чем накануне. Не так раздражала чья-либо манера водить машину или грубость окружающих. Она могла целый день наблюдать за чужими детьми и быть счастливой за них и их родителей. Смотреть на них, улыбаться и думать, что мир, в общем-то, не так уж отвратителен.
Однако, когда эти дни проходили (а они всегда проходили), Кармен опять просыпалась по утрам с именем малыша на устах, малыша, не дожившего до своего первого рассвета, – Джереми.
Он родился ранним вечером и почти всю ночь провел в инкубаторе, пока сама Кармен находилась без сознания. Приходя изредка в себя, она всякий
