Пробуждение напоминало выползание из зыбучих песков. Эйва с трудом подняла веки. Они были тяжелыми, как никогда прежде. Все заволокла какая-то дымка. Эйва подняла руку. Та казалась вялой и непослушной. Потерла глаза, решив, что на лице лежит какая-то марлевая повязка, мешающая ей видеть. Но, как ни старалась, различала только размытые световые пятна и смутные силуэты.
– Я ничего не вижу, – произнесла она вслух.
Голос был хриплым, сердце стучало, как у маленькой птички, угодившей в силок. Кто-то погладил ее по руке.
– Успокойся, – сказал чей-то голос.
– Папа?
– Я, – ответил Мейкон, и Эйва почувствовала, что отец садится рядом с ней на кровать. – Я здесь, малышка. Мы в больнице, в Эшвилле. Как ты?
– Я ничего не вижу, – чувствуя, как колотится сердце, повторила Эйва.
Она несколько раз моргнула, продолжая безрезультатно тереть глаза, пока Мейкон не взял ее за руки, отведя их от лица.
– Тихо, тихо, – сказал отец. – Понимаю, ты испугана, но все это пройдет, все будет хорошо, – говорил он, однако его голос звучал не слишком уверенно.
– И я здесь, – произнесла Кармен, присаживаясь с другой стороны, и тоже взяла Эйву за руку. – Мы оба здесь.
– Ты совсем ничего не видишь? – спросил отец.
– Совсем-совсем? – уточнила Кармен.
– Ничего, – беспомощно повторила Эйва, задыхаясь, словно после бега или от недостатка воздуха. – Почему я ничего не вижу, папа? Что случилось? Я не понимаю! Я ничего не вижу!
Тот поцеловал ее в лоб. Тяжелая, шершавая ладонь погладила ее по волосам, но Эйва смогла разглядеть только мутные тени и яркие пятна.
– Дыши глубоко и медленно, – прошептал на ухо отец. – Сосредоточься на моем голосе. Теперь глубоко вздохни, вот так. Все будет в полном порядке.
– Папа, я боюсь.
– Знаю, – ответил Мейкон подозрительно дрожащим голосом. – Обещаю, все будет хорошо.
– Просто расслабься, – посоветовала Кармен.
– Почему я ничего не вижу? Ничего, совсем ничего… – бормотала словно заведенная Эйва.
– Обещаю, что ты поправишься, – твердил, будто клятву, Мейкон, пытаясь пробиться между приступами ее страха и как-то их уравновесить. – Я тебе обещаю, Эйва, обещаю, обещаю…
– Все наладится, – сказала Кармен и сжала руку Эйвы. – Что ты сейчас видишь, Эйва?
– Чего? – переспросила девочка сквозь слезы, догадавшись по тону мачехи, что та уже не в первый раз задает ей этот вопрос.
– Я спросила, что ты сейчас видишь?
– Ничего! Ничего я не вижу! Один только свет. Очень яркий. – Она заплакала от злости на то, что женщина, сжимавшая ей руку, не была ее матерью и никогда ею не станет. – Я ничего не вижу!
Перед глазами колыхалась расплывчатая белизна. Затем она помутнела, будто ее заслонило что-то темное, движущееся туда-сюда.
– Ты заметила? – спросила Кармен. – Заметила, как изменился свет?
– Ничего я не заметила! Одни тени! – завопила Эйва, выдергивая руку из ладони мачехи.
Горькие слезы высохли, уступив место ярости. И тут Кармен рассмеялась высоким, довольным смехом, а вслед за ней расхохотался и Мейкон, страх в голосе которого явно уменьшился.
– В чем дело? – спросила Эйва. – Что здесь смешного?
– Просто ты поправляешься, – ответила Кармен и поцеловала руку Эйвы. – Поправляешься! Раньше ты не видела вообще ничего, кроме белизны. Врачи сказали, что, если зрение восстановится, все начнется с изменений в свете. Тебе лучше. – Ее голос так и звенел от радости.
Эйва, несмотря на обиду, тоже начала успокаиваться.
– Не понимаю, – пожаловалась она.
– Это ничего, – мягко сказал Мейкон, продолжая стискивать ладошку дочери. – Скажи, какое твое последнее воспоминание?
Эйва задумалась. Сердце забилось ровнее.
– Я помню песика.
– Отлично. А еще? – продолжал допытываться отец.
– Кстати, он в полном порядке, – вставила Кармен. – Я имею в виду собаку. Ты действительно вылечила ей лапу. Ты это сделала!
– После чего несколько дней находилась без сознания, – сказал Мейкон. – Сегодня ты пришла в себя третий раз. Врачи предупреждали, что у тебя,
