Сняв рубаху, он сделал из нее подобие мешка, складывая туда все, что попадалось полезного, в том числе – несколько камней. Оставалось только надеяться, что среди них окажутся подходящие и ему удастся высечь искру. Надежда была безумной, тут требовалась невероятная удача. Но Уош и надеялся всем сердцем.
Вернувшись в хижину, он увидел дрожащую Эйву, калачиком свернувшуюся на полу перед печкой. Она открыла глаза, посмотрела на вошедшего Уоша, но, похоже, не узнала и зажмурилась, сжавшись, как испуганный ребенок. Уош вывалил свою добычу на пол и принялся ее исследовать. Дерева на растопку хватало, а вот в камнях он уверен не был. Принялся чиркать, перебирая их различные комбинации, пока, после нескольких неудачных попыток, не высек искру.
– Получилось! – заорал он и оглянулся на Эйву, но та даже не шевельнулась.
Лежала с закрытыми глазами и дышала очень медленно, медленнее, чем он когда-либо видел.
– Получилось ведь, – повторил он сам себе.
Однако для того, чтобы разжечь огонь, времени потребовалось гораздо больше, чем ожидал Уош. Сложить растопку, как показывал отец, было несложно, а вот чтобы поджечь ее искрой от кремней, требовалась скорее немалая удача, нежели умение. Искра за искрой пропадали впустую: растопка не желала заниматься. С каждым ударом камня о камень в душе Уоша росло разочарование. Ко всему, он тоже начал замерзать. Эйва кашлянула, словно напоминая, что поставлено на карту.
Но мальчик не сдавался, и его упорство было вознаграждено.
Над кучкой щепок потянулась вверх тоненькая струйка дыма, Уош затаил дыхание. Это было похоже на зарождение новой жизни. При одной мысли о том, какая угроза над ней нависла, у мальчика затряслись руки. Постаравшись успокоиться, он прикрыл ладонями крохотный огонек, защищая от сквозняка, точь-в-точь как показывал отец, и прошептал тлеющим уголькам:
– Если я потерплю поражение, Эйва умрет.
Склонившись, он принялся осторожно дуть, молясь про себя.
И огонь вспыхнул.
Уошу захотелось во всю мочь завопить и пуститься в пляс. Подхватить Эйву под руки, закружить ее, как это всегда показывают в фильмах. Но он лишь аккуратно поднял с пола пригоршню горящих щепочек и сунул их в печку, куда заранее подложил дров. Радоваться было рано.
Следующие несколько минут Уош просидел перед раскрытой дверцей печи, глядя на разгорающееся пламя. Оно трепетало на сквозняке, угрожая потухнуть, и у мальчика то и дело замирало сердце. Однако огонь креп с каждой секундой, пока не превратился в ровно гудящее пламя, полыхающее в чугунном чреве.
– Я сделал это, Эйва! – воскликнул Уош и радостно рассмеялся.
Но она продолжала спать на полу, не подозревая о его удаче. Какое-то время Уош наблюдал, как она спит. Ее дыхание было глубоким и ровным, но дрожь не проходила. Тогда он подошел к Эйве, лег рядом и крепко обнял. Почти сразу же дрожь прекратилась.
– Надеюсь, с тобой все будет хорошо, – пробормотал он куда-то в шею Эйвы.
Она, разумеется, ничего не ответила, но Уош решил, что все делает правильно и с ней все будет в порядке. На этой мысли он заснул.
Под крышей старой хижины, на пыльном полу, под свист ветра, проникавшего сквозь разбитое окно вслед за лунным светом, под уютное потрескивание дров в горячей печи, мальчик обнимал девочку, которую любил, а девочка спала в объятьях мальчика, которого любила. Они остались одни во всем мире.
Бренда сидела на краю койки и держала Кармен за руку. Уходить она отказалась наотрез. До госпиталя они добрались на удивление быстро. Вспомнился день, когда она везла домой Уоша, после того как Эйва его исцелила. Вдоль дороги стояли такие толпы журналистов и зевак, что яблоку негде было упасть. В этот раз все могло быть так же, если не хуже, и они рисковали не довезти Кармен. Но дорога оказалась пустой, им встретилось всего несколько машин: полицейские, кареты «Скорой помощи», фургончики, явно относящиеся к прессе, спешили в Стоун-Темпл, тогда как Кармен с Брендой ехали прочь. Тут им, конечно, повезло, другое дело, что Бренда продолжала беспокоиться за внука.
С одной стороны, она считала Уоша достаточно взрослым и разумным, чтобы пережить ночь в горах, а с другой – понимала, что в сложившихся обстоятельствах не все так просто. В горле у нее словно застрял комок, дыхание перехватывало. Бренда держала себя в руках только из-за Кармен. «Хороша ж ты будешь, если сейчас разнюнишься», – говорила она себе.
– О детях еще ничего не известно? – спросила Кармен.
– Мейкон со всем разберется, а тебе сейчас надо о другом думать, – ответила Бренда, не отпуская руку беременной, в то время как ту везли на каталке по коридору.
Тело Кармен терзала режущая боль, пугая ее и мешая сосредоточиться на чем-либо. Она то теряла сознание, то вновь приходила в себя. Помнила, как лежала на кушетке в кабинете доктора Арнольда, а в следующий момент очнулась уже в больнице. Потом вспомнила, как по пути они с Брендой разговаривали о детях, но что именно говорили – утонуло в сером тумане.
