На столике перед госпожой Конс запиликал вайфер древней модели.
– Что за шуточки? – с подозрением поинтересовалась старуха. – Ваша работа?
– Моя, – Питфей улыбнулся. Ловкач-коммивояжер, втюхивающий домохозяйкам фракийские чудо-мультиварки, сдох бы от зависти при виде этой улыбки. – Это сообщение, госпожа Конс. На ваш счет…
– На мой пенсионный счет, – брюзгливо уточнила старуха. Спицы в ее руках, до того неподвижные, вновь пришли в движение: госпожа Конс вязала салфетку в виде жутковатой снежинки. – И пенсия, доложу я вам, мизерная. Не разбежишься, да…
– На ваш пенсионный счет только что поступил аванс за нашу перспективную беседу. Четыре тысячи драхм, как вам и обещали. Можете проверить.
– И проверю. Мошенников нынче развелось, не продохнуть. Села на толчок, глядь, а тебя уже обобрали…
Переложив спицы в левую руку, правой старуха с третьей попытки ухватила вайфер. Долго, шевеля губами, читала сообщение. Хмурилась, словно вместо зачисления денег на ее карточку подвесили внушительный долг.
– Еще четыре тысячи вы получите после разговора, – напомнил Питфей. – Может быть, прислать к вам курьера с наличными?
Старуха тряхнула подбородками:
– Не надо. Знаю я ваших курьеров: привезут денежки, а там резаная газета. Ладно, спрашивайте. Только я уже предупреждала: давние дела, подзабылись…
– Вы помните Синида Полипемониди?
– Ну, помню. Я их всех помню, засранцев.
– Мне сообщили, что частную лабораторию его отца разгромили. Разгром случился вскоре после похорон матери Синида…
– Ну, громили. Сам засранец и громил. Мелкий, а шороху навел…
– Кто громил?
– Синид, кто же еще?
– Вы уверены?
Не сдержавшись, Питфей положил ладонь на колено дочери, крепко сжал пальцы. Эфра ответила слабым кивком. Клевала крупная рыба, следовало запастись терпением.
– Зачем, – Питфей изобразил недоверие к услышанному, – мальчику в дошкольном возрасте громить лабораторию отца?
– Смерти боялся, вот зачем.
– Поясните.
– Мамка у него померла, сами же знаете. Мало?й чуть умом не тронулся: я, мол, тоже скоро копыта отброшу. Мне плакался: раз мамка в могиле, так и я в могилу сойду. Болезнь, значит, от мамки перешла. Боялся так, что ссался по ночам. Я его носом в мокрую простыню тычу, бранюсь, а у самой сердце не на месте. Жалко мало?го… Вы мне вот что скажите: если я чего не так брякну, вы, небось, аванс заберете, а?
– Нет, аванс ваш в любом случае.
– Ну, смотрите, не обманите бедную женщину.
– Отец обследовал мальчика? На предмет болезни?
– На какой предмет? А, мамкина зараза! Обследовал, да уже потом, после разгрома. Врачи отписали: все в порядке, здоров как бык. Я…
По экрану пошли полосы. Старуха исчезла, звук поплыл, превратился в шум прибоя, крики чаек. Экран замерцал густой синевой: море, волны. Пенные гребни. Рыба выпрыгивает из воды. Блестящий росчерк, и рыба вновь уходит на глубину. Снова море, волны, пена. Колебатель Земли требовал, следовало подчиниться. Всегда в неподходящий момент, всегда. Как будто для этого требования существовали подходящие моменты!
– Выйди, – попросил Питфей дочь.
Он говорил шепотом, не зная, слышит ли его госпожа Конс.
Эфра мотнула головой: нет.
– Выйди, пожалуйста.
Нет, хоть ты тресни.
Питфей достал вайфер, пальцы легли на сенсоры. Сигнал ушел на монитор, море сменилось постельной сценой. Мужчина лежал на женщине: двигался, тяжело дышал. Питфея уже тошнило от этой записи. Эфра выглядела безучастной. Питфею показалось, что дочь выглядела безучастной и там, на записи. Он впервые обратил на это внимание. Ну да, стоны не в счет. Да и какие это стоны? Рокот, скрежет, ворчание оползня, спускающегося по склону в море.
– Что это вы делаете? – ворчливо спросила госпожа Конс. – Вы там трахаетесь, что ли?
– Помехи связи, – объяснил Питфей. – Вы меня видите?
– Не вижу я вас. Трахаетесь, точно. Извращенец!
– Это наслоение.
