Свет действует на нее раздражающе, как щекотка: стоит выйти на солнце— и она сразу же чихает.
Я включила репродуктор, и Маша самостоятельно и с большой охотой проделала все упражнения.
* * *
Перед завтраком долго смотрела в саду на летающих птичек. Пыталась узнать, которые из них папы, которые мамы.
— Вижу! Вижу! Папа летит! Усы вижу.
Папа без усов для нее не папа.
* * *
Вечером, уложив Машу, я спустилась вниз расплатиться за номер. Маша в это время проснулась, испугалась и стала кричать и звать меня. Сосед проходил мимо, услышал плач, приоткрыл дверь и спросил:
— Мальчик, ты что плачешь?
Продолжая реветь, она ответила:
— Да, я плачу, но я девочка.
В эту минуту появилась я. Голос у Машки сегодня хриплый, не трудно было принять ее за мальчика.
10.4.60.
Очень много значит для нее пример родительский, а еще больше пример других детей. Например, она обожает (и уважает) Леночку Журба. Стоит сказать: “А Леночка Журба так не делает”— как Маша одергивает себя. Стоило мне сказать, будто Леночка Журба сказала своей бабушке, что Маша не умеет одеваться, как Маша быстро хватает одежку и начинает одеваться.
12.4.60.
Искали дачу. На Хвойной улице нашли одну совсем для нас не подходящую, но Маше дача понравилась. Почему? А потому, что там много ребят. Три маленьких девочки и один мальчик. Маша быстро расспросила всех, как кого зовут и сколько им лет, а потом, слышу, спрашивает у девочек:
— Можно, я тоже с вами поиграю?
Потом говорит им:
— Я летом тоже буду здесь жить.
— Мама,— говорит,— мне здесь очень нравится.
— Да, Маша, здесь хорошо, много детей, но ведь папе надо работать, а вы будете весь день кричать.
— Нет, мы не будем кричать. Мы будем тихо играть.
Вижу, в руках у нее уже чья-то тряпичная кукла.
А девчонки одна другой лучше. Маленькая Соня с челкой и с огромными серыми глазками с нее глаз не сводит.
А Маша уже забыла, что пришла со мной, не слышит, что я ее зову.
— Ой, как мне здесь нравится, мама!..
И куклу не выпускает из рук.
Пришлось все-таки увести. Идет расстроенная, вижу— просто ноги у нее не идут.
Как ее тянет к детям и как хорошо играет она с ними!
По дороге она упрашивала меня:
— Мамочка, милая, давай будем жить летом с этими девочками!..
6.5.60.
Два праздничных первомайских дня мы жили у папы. Маше с папой было хорошо. Папа эти дни не работал, и они целые дни скитались в лесу, собирали подснежники и анемоны на склоне горы.
3 мая мы провели в Зеленогорске, а 4-го во второй половине дня позвонил дядя Леня Радищев[ 13 ] и сказал, что папа наш болен, у него высокая температура. Мы с Машей сразу же поехали к нему. По дороге Маша мне говорила:
— Я вылечу папу вот этой конфеткой.
И показала мне зажатую в руке, замусоленную конфету.
* * *
В парке устроен пруд и водопад. Несколько женщин ловили удочками с мостика рыбу. Одна из них поймала маленькую рыбку и подарила ее Маше.
До этого Маша вся трепетала, бегала с пустой кружкой в руках от одной женщины к другой и все ждала, когда же ей дадут обещанную рыбку. Наконец рыбка очутилась в кружке. Оттуда ее пересадили в стеклянную банку, чтобы виднее было. Накрошили булки и зеленой травки.
Маша не выпускала банку из рук.
Но к вечеру рыбка погибла. Воду мы меняли часто, но чем ее кормить— не знали, и никто из соседей не знал.
Увидев, что рыбка не плавает, Маша спрашивает меня:
— Почему она не плавает?
— Наверно, она заболела.
— А что у нее болит? Надо позвонить доктору Айболиту, ведь он лечит всех птиц и зверей. Наверно, он и рыбок лечит тоже?
— Не надо было ее мучить, Маша. Жила бы она у себя спокойно в речке— и не заболела бы.
Надо было видеть огорченное Машино личико.
— Мама, наверно, у рыбки мама и папа есть?
— Да, конечно.
— И, наверно, брат Павлик тоже есть?
— Не знаю, как его зовут, может быть, и не Павлик, но брат у нее, наверно, есть.
— А сестра, как у Каринэ, тоже есть?
— Может быть, и сестричка маленькая есть.
— Ой, мама, зачем ты так говоришь? Не говори так, не надо!
— Что не надо, Маша?
Губы у нее запрыгали.
— Мне жалко ее. Наверно, мама ищет ее?!
— Да, наверно, ищет.
— Давай понесем ее поскорей и бросим обратно в речку.
— Хорошо, Маша. Ты добрая девочка. Молодец. Пойдем и отпустим ее.
Кажется, я впервые видела ее в момент таких серьезных переживаний. Говорила она быстро, глаза у нее загорелись, щеки пылали. Захлебываясь, она объявила мне, что никогда-никогда не будет ловить и мучить бабочек и птиц, и рыбок тоже никогда больше не будет держать в банках.
С банкой в руках мы спустились вниз с намерением выпустить рыбку в ручей. Но у подъезда сидели на скамеечке те самые женщины, которые ловили утром рыбу. Увидели Машу с банкой в руках и спрашивают:
— Машенька, ты куда это с банкой идешь?
— Мы рыбку идем отпускать. Пусть она плавает в речке.
— Рыбка? Да рыбка твоя, милая, померла.
— Нет,— твердо и громко сказала Маша.
— Ну как же нет? Смотри— лежит на боку и не шевелится. Нет, она уж теперь ни есть, ни пить больше не будет.
— Нет, будет,— сердито сказала Маша.— Мы ее вылечим. Ее доктор Айболит вылечит.
— Нет, уж теперь никакой доктор не поможет,— не унималась эта неумная тетя,— кстати сказать, та самая, которая подарила Маше утром рыбку.
Пришлось мне вмешаться и мягко объяснить тете, что Маша очень огорчена и непременно хочет полечить рыбку.
Рыбка была брошена в воду, плавала на спинке, а Маша долго стояла и смотрела, как плавает она поверх воды, и все ждала, когда появится наконец рыбкина мама и заберет дочку к себе.
10.5.60.
На море почему-то вместо чаек прилетели вороны. Маша впервые видела их вблизи.
— Вот они какие чернущие!— сказала она.
Потом, разглядывая ворону, спросила:
— А где ее дети?
— Чьи дети?
— Воронины. Которым она кашку варила?
— Наверно, дома.
— Вот видишь, мама! Ты меня никогда одну не оставляешь, а ворона оставляет!
* * *
В парке какая-то тетя спросила у Маши, что она делает в Зеленогорске.
— Ищем дачу,— ответила Маша.
Она теперь всем говорит, что “мы ищем дачу”. Это у нас стало чем-то вроде профессии.
