— Надеюсь, все готово для достойного приема высокого гостя, — негромко сказал герцог Альбино, но все его услышали.
— Да, ваша светлость, — еще тише ответил Фигаро, но его тоже услышали все.
Герцог стал в центре алой дорожки. Вдруг налетел ветер, и его длинные белоснежные волосы затрепетали как знамя. Ветер взметнул вуали дам, сунулся под жестяные кринолины, словом попытался нарушить торжественность момента, но кринолины победили, и ветер помер посреди их жестяных оков.
В воротах показалась процессия, которую я не забуду, даже если мой мозг усохнет и станет размером с лесной орех. Впереди, сплошь закованные в сверкающие латы, строевым шагом шли священные гвардейцы Его Высокоблагочестия. Над их шлемами развевались плюмажи из желтых и черных перьев — цветов священной гвардии города Рома. Примерно посреди дороги они резко остановились и рассредоточились по всей длине ковровой дорожки с обеих сторон. В прорезях шлемов не было видно их глаз — только блестящая чернота, но, наверное, не у одной меня создалось ощущение, что эта чернота очень внимательно следит за всем, что происходит вокруг. Спины гвардейцев покрывали плащи — полупрозрачные, блестящие, как слюда, с сетью прожилок. Они напоминали…
— Крылья, — прошептала Оливия. — Это крылья.
Я вцепилась в ее рукав, чтоб она заткнулась, и без ее комментариев все выглядело жутче некуда.
Все вдруг услышали пение. Слов в нем невозможно было разобрать, словно хор цикад вел слаженную однотонную мелодию. Шла процессия святых послушников — существ, полностью закутанных в белые многослойные одежды. Это они пели. И, как показало время, насчет их видовой принадлежности я не ошиблась.
И наконец на алую ковровую дорожку ступили шесть рослых носильщиков, увешанных золотой бахромой. Но при внимательном рассмотрении выяснилось, что под сверкающими нитями находились огромные, до жути огромные богомолы.
— Люци, мне плохо, — услышала я шепот Оливии. — Меня тошнит. Это же…
— Молчи, ради всего святого! Держись!
— Но ты
— Да. Постарайся глубже дышать. Это уймет тошноту.
Носильщики остановились и опустили паланкин на землю. Только теперь я поняла, что высота паланкина в два человеческих роста. На его золоченой крыше щелкнули, отстегиваясь, крепления, и он распался на две половинки, как проросший боб. Только то, что было внутри, к бобовым не имело никакого отношения.
Носильщики и послушники пали ниц. Это словно послужило сигналом к обморокам и коленопреклонениям в толпе гостей. Только герцог Альбино, Фигаро, да еще мы с Оливией твердо стояли на ногах, несмотря на то, что по ковровой дорожке к дверям замка приближался гигант в перламутрово переливающейся мантии и сверкающей тиаре с плотной вуалью.
Герцог Альбино преклонил перед ним колено:
— Добро пожаловать в Кастелло ди ла Перла, ваше Высокоблагочестие.
В ответ послышалось низкое, глухое жужжание. Из складок мантии выпросталось что-то наподобие сухой корявой ветки и коснулось головы герцога.
Монотонно пели святые послушники. От священных гвардейцев пахло разоренным ульем. Его Высокоблагочестие ступил под своды замка.
Я поняла, что Оливия давно уже находится в глубоком обмороке и только мои руки не дают ей упасть.
Один из носильщиков священного паланкина оторвал другому голову. Я надеюсь, что кроме меня этого никто не заметил: гвардейцы быстро оцепили паланкин, а у гостей хватило ума поскорее ретироваться под своды замка и благочестиво попрятаться по своим комнатам.
Глава двенадцатая
Свобода, равенство и тыква
Созерцание красот природы возвращает душевное равновесие.
Любуйтесь полями свеклы и турнепса, и будет вам счастье.
Ваше Высокоблагочестие, позвольте вам представить мою единственную дочь Оливию. А это ее компаньонка Люция Веронезе.
— Оч-ш-шень, оч-ш-шень приятно.
