Оливия и я склонились перед теодитором. Ишь ты, все-таки звуки, похожие на человеческую речь, он может издавать.
— Ваше Высокоблагочестие, угодно ли вам проследовать в ваши покои для отдыха или вы сначала выступите перед публикой с проповедью?
— Нет. Отдохнуть. Сначала — отдохнуть. Крыш-ша?
— Да, ваше Высокоблагочестие. Там же сервирован обед для вас. Мой мажордом проводит вас по лестнице…
— Зач-ш-шем лестница? Я не люблю замкнутых помеш-щений. Я уж-ж-ж на свеж-ж-жий воздух…
В оцеплении из святых послушников, святой теодитор вышел из замка. За ним последовала некоторая толпа благочестиво настроенного населения (и мы) и стала свидетелем чуда. Его Высокоблагочестие распахнул свою перламутровую мантию как крылья (почему
— Они вознеслись, — благоговейно прошептала одна из дам. — Воистину они не такие, как мы, грешники!
То, что они не такие, — и ежу понятно, и греховность или праведность здесь ни при чем, хотелось сказать мне, но тут подошел Фигаро:
— Его светлость ожидает вас в своих покоях через полчаса. Он также отметил, что торжественный прием окончен и вы можете переодеться в более удобную одежду. Лосины исключены.
— Понятно, — сказала Оливия. — С чего это папаша так заторопился меня увидеть?
Вопрос, как вы понимаете, был риторический.
Мы с огромным наслаждением переоделись. Оливия все-таки нацепила лосины, но зато туника у нее была до самых пят, да еще со шлейфом, так что в целом она производила впечатление очень благочестивой паломницы к какой-нибудь святыне. Да что уж там — главная святыня жужжала на крыше замка!
Я надела простое платье цвета спелой сливы, отороченное кружевами темно-красного цвета. Протерла влажным полотенцем лысину и решила, что выгляжу скромно и со вкусом.
Когда мы вошли в покои герцога, он стоял у окна и смотрел на расстилавшиеся вдали вересковые пустоши.
— Ваша светлость, — сказала я. — Прибыла герцогиня Оливия…
Он повернулся к нам. Лицо словно высечено из мрамора, ни одной эмоции.
— Садитесь, — он указал на кресла, а сам пристроился на углу своего огромного письменного стола.
Повисло неловкое молчание. Герцог рассматривал нас, я, опустив глаза, разглаживала складки платья, а Оливия принципиально смотрела отцу прямо в глаза.
— Оливия, ты выглядишь посвежевшей, у тебя здоровый цвет лица, — начал герцог. — Видимо, это заслуга твоей компаньонки.
— Никоим образом, ваша светлость, — поспешила отмазаться я. — Просто герцогиня ведет активный образ жизни. Например, мы очень бурно готовились к встрече с Его Высокоблагочестием, да что мы, все обитатели замка внесли посильный вклад в подготовку к этому торжеству.
— Для этого вы, Люция, и обрили голову? В порыве благочестия? Или просто за компанию с моей дочерью?
— Ваша светлость, но ведь Исцелитель в своих проповедях нигде не запрещал женщине брить голову. И установки насчет мужской одежды — это уже святая юстиция придумала.
— Жужжат, — вдруг тихо сказал герцог и посмотрел на потолок. — Жужжат.
— Наверное, их все устраивает, мессер отец. Жужжание звучит оптимистично. Вы позволите мне вопрос, мессер отец?
— Спрашивайте, дитя мое.
— Мы уже поняли, что священные гвардейцы — это осы. Ну, или шершни. У них и цвета на плюмажах…
— Верно.
— Послушники — это цикады.
— И сверчки. И, кажется, комары.
— А Его Высокоблагочестие…
— Хрущ. Гигантский жук-хрущ.
— Мессер отец, вы очень бледны. Все ли в порядке с вашим здоровьем?
— Мое здоровье сейчас заботит меня менее всего. Оливия, ты…
— Люция ежедневно делает мне укрепляющий массаж. Я очень хорошо себя чувствую.
— Я рад.
Ну как с трупом разговариваем!
— Все ли в порядке, ваша светлость? — вклинилась я.
Он дернул щекой.
— Все в полном порядке, Люция. Мы разорены.