разведку ходить, у нас было. Немедля мы собрались, я вставил в рот пленных кляпы, на морды коров нацепили торбы, чтобы они нас не выдали, и мы двинули дальше. Майор сапёрных войск нашёл на пути две сигнальные растяжки и снял их, так что мы прошли немцев незаметно.
Не знаю, где позиции наших войск, но мы только по дну оврага отмахали километров восемь, а потом ещё сколько-то по полю и по лесу, в нём и остановились на отдых рядом с укатанной дорогой, по следам водилы с ходу определили, что наши машины здесь ездят. А перед рассветом послышался гул моторов. В сторону передовой двигалась транспортная колонна из шести полуторок и восьми «Захаров». Мы их остановили, и начальник колонны, увидев генералов и узнав, что мы со сбитого самолёта и вышли из немецкого тыла, сразу доложил, что от линии фронта мы отмахали почти на двенадцать километров и рядом находится штаб стрелкового корпуса, подразделения которого и держали здесь оборону. В общем, машины отвезти нас не было, все гружёные, но выделили проводника, который сопроводил нас к деревне, где располагался штаб. Действительно недалеко, около трёх километров. Всё это время я бегал вокруг своей добычи и пленных, не сомкнув глаз, следя, чтобы ничего не повредили и всё было в целости. Особенно посуда, слишком хрупкий груз. Так что, когда мы добрались до деревни и, опознавшись с постами на въезде, прошли к зданиям штаба, генерала уже подняли и описали, кто вышел к ним, сообщив, что в числе вышедших и моя персона имеется.
В общем, нас подвели к большой избе, где квартировал генерал-майор, командир корпуса. Кстати, с Росляковым они были знакомы и поздоровались, как старые приятели. Меня тоже ему представили, так что я с солидным видом подошёл и пожал ему руку, сказав, что тоже рад видеть своих. Мол, наконец вышли из тыла противника. И вот тут случилась беда. Даже БЕДА. Внезапно выскочивший из-за угла избы полуодетый боец, в одних галифе, валенках и исподней рубахе, с непокрытой головой, с оглоблей наперевес, со всей дури заехал ею по моим пленным, стоявшим чуть в стороне. Понять его тоже можно: вышел явно по нужде, а с той стороны видно только этих немцев, на которых я незаряженные охотничьи ружья ещё навесил, чтобы освободить санки, чтобы они не проваливались в снег от груза. Груз реально тяжёл, оба немца в своих тонких шинельках давно упарились. Нас не видно было, только гул разговора и смех, а тут два вооружённых немца стоят, вот боец, подхватив спросонья, что попалось в руки, и огрел их, вопя во всё горло о немцах и поздно заметив четыре десятка командиров. Удар остановить он уже не успел.
Я зажмурил глаза в ужасе, когда отчётливо расслышал хруст разбившегося фарфора. Удар пришёлся на оба вещмешка на спинах пленных. Широко открыв глаза, я посмотрел на обоих немцев, что шевелились в снегу, пытаясь встать. Думаю, мои глаза сейчас напоминали анимешных героев, настолько я широко открыл их. Подскочив к немцам, осмотрев почти сплющенные мешки, где слышался звон и хруст разбитого фарфора, я резко развернулся к смущённому бойцу:
– Ты что сделал?! Убью!
Командиры, которые выходили со мной из немецкого тыла и которых я за это время откровенно задолбал этими трофеями, уже смеялись от всей этой ситуации, а вот мне было не до смеха, красная пелена ярости накрыла меня. Моряк успел подскочить ко мне и ударить по стволу автомата, и очередь ушла вверх. Автомат этот – мой трофей с того пленного, что мы взяли у нужника. Также моряк вырвал у меня и наган, который я почти сразу выхватил, но дальше я уже перебросил моряка через бедро, сделав подножку, откуда только силы взялись, и, выхватив охотничий нож, рванул за бойцом. Мы четыре раза вокруг избы круги намотали под откровенный ржач всех присутствующих, пока боец не ломанулся в огород, проваливаясь в снег по пояс. Плюнув в его сторону и расстроенно махнув рукой, я уже пришёл в себя, убрал нож и вернулся к группе командиров.
– Оружие верни, – велел я моряку.
– Ну уж нет.
– Банда вандалов и воров, – буркнул я себе под нос и, с тоской взглянув на вещмешки, лежавшие у ног уже вставших немцев, которые на всякий случай держали руки поднятыми, посмотрел на комкора: – Товарищ генерал, а ведь это ваш боец?
– Мой ординарец, – легко согласился тот.
Зря он это сделал. Развернувшись к нему спиной, я в предвкушении потёр ладони, вызвав очередные смешки других командиров, принял горестный вид и сказал: – Раз он ваш подчинённый, то вы ответственны за все его действия. Мне был нанесён крупный ущерб. – Я с печалью указал на мешки. – В этих мешках были мои трофеи, мои личные трофеи. Там было восемь картин Айвазовского, дорогой столовый сервиз, венецианское зеркало работы мастера шестнадцатого века, подборка редких грампластинок и… скрипка Страдивари.
Командиры, а народу ещё набежало, уже искренно потешались, да и я, честно говоря, к этому стремился, нужно поправить своё пошатнувшееся реноме, стрелять нельзя было, тем более в своего, даже в приступе ярости. Так что играл вовсю. Комкор с каждым моим словом шире улыбался, а когда я закончил, спросил:
– А разве в эти мешки всё поместится?
– Вы на несущественные мелочи не отвлекайтесь, – остановил я его. – Лучше скажите, как извиняться будете? Сразу скажу: простое «извините» тут не пройдёт. Приму что-то не менее ценное вроде моих потерь. Ожидаю предложений.
Я думал, меня пошлют, местные останутся виноватыми и, чтобы искупить вину, с максимальной скоростью отправят в Москву. План такой был. Фигу там: к генералу подошло несколько его штабных командиров и зашептали что-то на ухо, и я, слегка повернув голову, пытался подслушать, но те говорили тихо. Генерал же, слушая какого-то полковника, это оказался начальник штаба корпуса, покивал его предложению, я с подозрением посмотрел на них, и скомандовал своему адъютанту: – Лейтенант, доставьте трофей, что взяли неделю назад.
