— Узнаете ли вы подозреваемого?
— Нет.
Слушали, конечно, не все в зале, но гул голов все равно сменился грохотом.
— Как? Как так? — за столом обвинения подскочили сразу несколько человек. — За дачу ложных показаний! На опознании!..
— Протестую! Свидетеля запугивают!
— Тишина в зале!
Когда все немного успокоилось, судья предложил обвинению продолжить.
— Как вы объясните, что опознали обвиняемого?
— Мне его на видео показывали, вроде похож, лицо тоже открыто, а сейчас вижу — не он. Тот с меня ростом был, а этот вон какой бугай.
— Но вы заявляли, что он был одет в вечерний костюм.
— Ну, показалось. Я видел-то его всего секунду или две, а там темновато. На видео показалось, он. Наверное, тот просто в чем-то черном был.
— Гринько, вы знаете об ответственности за заведомо ложные показания?
— Протестую! Обвинение запугивает свидетеля.
— Принято. У защиты есть вопросы к свидетелю?
У защиты была тысяча вопросов. Знаменитый адвокат со вкусом и не торопясь расспросил об опознании. Капрал отвечал и, похоже, совершенно честно. Конечно, опознание проводилось в порядке бесконечно далеком от предусмотренной законом процедуры. Я прикинул, во сколько эта честность встала дяде Мише. Если парень не идиот, то миллиона три. Юаней, конечно. Рубли и доллары ему после сегодняшнего не пригодятся. Ну и успеть выбраться из страны, плюс китайский вид на жительство для всей семьи.
Боец обстоятельно отвечал. Да, он совершенно уверен, что штурмовая винтовка у меня в руках на видеозаписи принадлежит ему. Почему? На его оружие установлен нештатный обвес. Какой именно? Кронштейн для крепления прицела, сам оптико-электронный прицел, приклад, передняя ручка и прочее. Адвокат с наслаждением выспрашивал о мелочах.
— Мог ли подозреваемый вести огонь из вашего оружия?
— Нет.
— Почему?
— В соответствии с уставом и правилами на оружие стоит СРС.
— Что стоит?
— Система распознания стрелка. Электроника. Только на кого настроено может стрелять.
— У защиты больше нет вопросов.
— Обвинение?
— Да. А как вы объясните, что один из ваших товарищей убит именно из вашей винтовки?
— Не может быть, — тупо произнес капрал.
— Протестую, — подскочил Гриша, — в деле отсутствует баллистическая экспертиза.
— Полные данные баллистической экспертизы еще не получены, но калибр совпадает, это уже известно совершенно точно.
— Калибр, — ухмыльнулся боец, — так тому калибру сто лет в обед. Под него стволов не перечтешь.
Зря потратились. Автомат наверняка отстреливали, рано или поздно станет понятно, что он врет. Потом, даже если в мою пользу будут свидетельствовать Иисус, архангел Гавриил и пророк Мухаммед, все равно ни за что не отпустят.
Объявили длинный перерыв, скорее на ужин, чем на обед. Меня отвели в специальную комнатку, забитую адвокатами. Всюду были пироги, куски пиццы, сэндвичи, гамбургеры, салаты в пластиковых коробках, картонки с иероглифами. За едой служивые не отвлекались от бумаг и электронных дисплеев, перекликаясь терминами своего боевого жаргона.
Гриша что-то мне увлеченно втолковывал. После еды зубы, или что там у меня во рту оставалось, разболелись еще сильнее, а в сон начало клонить совершенно невыносимо. Я пытался проникнуться паутиной подпунктов, но выходило скверно. Кетман был так боевит и собран, что я спросил:
— Гриша, такое впечатление, будто ты всерьез надеешься меня вытащить.
— Конечно. Конечно, — он посмотрел мне в глаза.
Позвали в зал. Обвинение и защита вновь погрузились в обычную тягомотину. Они обсудили моего несовершеннолетнего ребенка, есть ли у меня постоянное место работы и жилье, привлекался ли я прежде. Когда они добрались до амнистии двадцать пятого года, я, видимо, заснул.
— Вставай, засранец.
Меня больно тыкали под ребра. Я, еще не до конца проснувшись, перехватил и рванул, только потом повернувшись. В руках у меня была, как выяснилось, резиновая полицейская палка. Караульный, влетевший в стекло лицом, дергал в ужасе пистолет из застегнутой кобуры. Я показал ему ладони в знак примирения и протянул палку. Он рванул ее изо всех сил, боясь, наверное, что я передумаю.
