— Вам письмо, ваше благородие… — Из темноты угла вагона робко возникает унтер-офицерский погон. Вслед за которым является и его обладатель — интеллигентного вида паренек в пенсне, с гигантской сумой через плечо.
— Вот как?.. Мне? — с любопытством разглядываю я большущий конверт в руках солдатика, стараясь скрыть волнение.
Интересно, адмирал Рожественский чего теплого написал? Мол, скучаю и все такое? В голове немедленно формируются читаемые при ночной лампадке строчки: «…И дорогой Вы мой человече, Вячеслав Викторович! С глубочайшим прискорбием сообщаю Вам, что душа моя адмиральская полна тревог и волнений, ибо не совладать нам с поганым японцем без Вас — откровенно никак!.. Посему жду, надеюсь и верю…» Тьфу ты! Ага, дождешься от него… Тогда чье же, интересно?
— От кого? — безмятежно дублирую я вслух свои мысли.
— От кого?.. — Тот переворачивает конверт. Вглядевшись в надпись и вдохнув побольше воздуха, громко начинает: — От Елены Алекс…
Мгновение — и конверт уже в моей руке. Другая же надежно зажимает рот выпучившему глаза бедняге.
Никто не слышал, нет? Вместе с насмерть перепуганным солдатиком я перемещаюсь в темный угол, где тот меня и дожидался. Оглядываюсь по сторонам — вроде поблизости никого…
Отпустив наконец несчастную жертву, подношу указательный палец к губам:
— Угу?..
Два испуганных глаза молча перемещаются вверх-вниз.
Порывшись в кармане, отыскиваю монету покрупней, с силой впихивая в холодеющую ладонь. Да держи ты, господи… Ни при чем ты здесь! Так, жертва случайных обстоятельств… После чего молча выпроваживаю потерявшего дар речи горе-почтальона к выходу.
Две минуты спустя, при тусклом свете светильника, волнуясь как подросток, я наслаждаюсь ровным каллиграфическим почерком и изящнейшим стилем изложения. Это вам не писулька в социальной сети типа: «Привки, как сам?.. Мм… а я тут пиваса надыбала…» Дойдя до последней строчки: «…И храни Вас Господь, Вячеслав Викторович!» — перечитываю еще на раз, лишь после дотягиваясь до выключателя.
Когда через пару дней моя походка приобрела наконец привычные черты, а желание освоить верховую езду оформилось в навязчивую идею, я бодро отправился на штабную конюшню. Где после тщательного осмотра копытных, изображая умный вид и хмуря лоб, выбрал себе спокойную с виду кобылицу в дальнем стойле. Носящую нехарактерное для русской лошади имя Жанна. Впрочем, «выбрал» тут подходит не совсем. Скорее, мне ее банально впарил косящий на один глаз конюх.
— Ваше благородие, ведь клад, не лошадь, ей-богу… — любовно похлопывая «клад» пегой масти по шее, таинственно улыбался мне солдат. — С тех пор, как их высокоблагородие полковник Малиновский в тыл убыли по хвори, так и стоит себе без ездока… Не пожалеете! Жанночка! — нежно потрепал он ее по холке.
— Да? — с опаской приблизился я к сокровищу. Которое, надо сказать, без особой любви взирало на нового обладателя. — Прям клад? Смирная?
— Точно так! — Рябой почему-то отвел нормальный глаз в сторону. Отчего его другой, косящий глаз, наоборот, уперся в меня. — Смирней не бывает…
— Ну, запиши на поручика Смирнова, раз такое сокровище… — в последний раз с сомнением взглянув на пятнистую кобылу, принял я наконец решение. — Оседлаешь завтра с утра.
Уже по дороге обратно в штаб, обернувшись к угрюмо вышагивающему мне след в след Терминатору, я трансформировал свои опасения в вопрос:
— Григорий, э-э-э… Ты знал полковника Малиновского? Что при штабе служил?
Привычно хмурое лицо казака, как обычно, высокими эмоциями не расцвечено. Но при упоминании данной фамилии почему-то ожило на одно мгновение. Утвердительный кивок в ответ.
— И?.. Чего он в тыл-то убыл?
— С лошади они свалились, ваше благородие. Расшиблись, — угрюмо посмотрел казак под ноги. — Пьяный, сказывают, были, а конь-то с норовом под ними… Вот и сбросил!
У меня вдруг почему-то очень начали чесаться руки. Так сильно, что я с трудом перебарывал желание вернуться обратно в конюшню. Глядишь, окулистом поработаю, зрение кой-кому вправлю… Косоглазное. Только не конь то был, нет, Григорий. Ошибся ты малость… Кобыла Жанна!
Из окон штабного вагона русская армия кажется мне на удивление боеспособной и подтянутой: во множестве снующие туда-сюда офицеры, посыльные с депешами, то и дело вытягивающиеся по струнке нижние чины… Порядок и отличная организация — вот что может броситься в глаза человеку, не знающему истинного положения дел. Ну а в варианте с генералитетом — вовсе не желающему об этом знать… Охота кому-то вникать разве, как обстоят дела на самом деле? Что отдавший тебе сейчас честь солдатик, как только ты отвернулся, тихонько процедит сквозь зубы: «Офицерская сволочь!..» — потому что такой же, как и ты, поручик его взвода, устав от бесконечных поражений, месяц как пьет запоем в убогой китайской фанзе…
Или ошалелый от бессонницы и дороги к штабу полковник с передовой, едва держащийся на ногах после суточного путешествия в седле. А генералу Куропаткину, от решений которого зависит судьба чего там какого-то полка — всей Первой Маньчжурской армии, — не до того: у генерала совещание! Он и
