— Господи, как же я волнуюсь, — не подумав, говорю я и тут же краснею.
Какой нормальный руководитель признается в своем страхе? Но остальные девушки кивают головами.
Мэй стискивает мою руку, и в ее глазах читается сочувствие.
— Когда я впервые сюда приехала, я была напугана до полусмерти. Тут нечего стыдиться.
— Потом легче будет. — Адди поправляет сидящие на длинном носу очки. — В первый раз я была просто в ярости от того, в каких условиях содержатся эти женщины. Но тут уж ничего не изменить. Теперь я просто стараюсь делать для них что могу.
Даже стеснительная Перл, от которой и слова не дождешься, ободряюще мне улыбается. Она ужасно застенчива из-за непропорционально больших передних зубов, и удивляться этому не приходится: Алиса не упускает случая над ней поглумиться.
Эти три девушки каждую неделю приезжают в Харвуд с сестрой Софией, и я поражаюсь их спокойной отваге. Неужели они не боятся, что, может быть, настанет день, когда их отсюда не выпустят?
Если разобраться, именно эта опасность и пугает меня больше всего. Не страх того, что Зара не захочет со мной разговаривать, не вид страдающих обитательниц богадельни, а то, что, если бы не интересы Сестричества и ментальная магия Тэсс, я могла бы оказаться на их месте. Я боюсь, что, когда карета наконец въедет в уже замаячившие впереди ворота, раздастся вдруг пронзительный сигнал тревоги, и я останусь тут навсегда. Просто безумием было отправиться сюда по собственной воле. Я ничего не могу поделать с безымянным, суеверным ужасом, который расползается по венам и превращает мое тело в лед.
Сестра София кладет на мою ладонь свою теплую руку, и тошнотворный страх слегка отступает.
— Успокойся, Кейт, — приговаривает она. — Ты никому не сможешь помочь, если, еще не добравшись до места, уже находишься в таком состоянии.
Я чувствую себя ужасной трусихой. Стала бы я участвовать в этой миссии, если бы не предложение сестры Коры поговорить с Зарой? Или отговорилась бы тем, что, мол, ведьмой из пророчества рисковать нельзя, и пусть в богадельню едет кто-нибудь другой, хотя мой дар целительства сильнее, чем у остальных учениц? Я много практиковалась в целительстве; и пусть потом я чувствую себя слабой и разбитой, этот вид магии все равно приносит мне наибольшее удовлетворение.
Карета останавливается перед громадой кованых ворот, над которыми написано «ХАРВУДСКАЯ БОГАДЕЛЬНЯ». В обе стороны от ворот тянется высокий забор с колючей проволокой поверху.
Роберт перебрасывается несколькими словами с охраной. Высунувшись в окно, я впервые вижу ужасное строение, притаившееся на склоне лишенного растительности холма. Это зловещий трехэтажный дом из серого камня. У него два крыла, из каждого торчит здоровенная труба, изрыгающая в бледное небо клубы дыма. Большинство окон забраны железными решетками, а некоторые заложены кирпичом.
Карета въезжает на территорию богадельни и останавливается. Роберт помогает всем нам по очереди сойти на обледенелую дорогу. Мои руки внутри меховой муфты непроизвольно сжимаются в кулаки. Мы, четыре послушницы, идем за сестрой Софией, как утята за уткой. Прежде чем мы успеваем позвонить, дверь открывается изнутри. За ней стоит смотрительница в белом фартуке. У нее седые волнистые волосы, морщинистый лоб, нос-луковица и румяные щеки.
— Господь благословит вас за ваш приход, сестры.
— Ухаживать за обездоленными — наш долг, — отвечает сестра София.
— Благодарение Господу, — бормочет смотрительница, пропуская нас внутрь. — Входите же, входите, не стойте на холоде. Вначале, как всегда, к неконтактным?
Мы поднимаемся на два лестничных пролета и останавливаемся перед запертой дверью в южное крыло. Смотрительница вытаскивает из-за пазухи медный ключ на цепочке и вставляет его в замок. Она толкает дверь, та открывается, и я прячу руки за спину, чтобы скрыть дрожь.
Не знаю, что я ожидала услышать — какофонию женских голосов, рыдающих и выкрикивающих проклятия? гневные тирады? отчаянные мольбы о помощи? — но тут царит кладбищенская тишина. К нам поворачиваются пустые лица с ничего не выражающими глазами. И это очень жутко.
Помещение окутывает сумрак, тут нет ни свечей, ни газовых ламп. Я морщу нос от неприятного запаха, сочетающего ароматы отхожего места и дешевого хозяйственного мыла. Два длинных ряда коек уходят вдаль и упираются в стену, большую часть которой занимает нерастопленный очаг. Наверное, думаю я, тут слишком рискованно разводить огонь, и поеживаюсь под плащом, тихо радуясь тому, что он такой теплый.
А этим женщинам, без сомнения, очень холодно. На них надеты лишь тонкие белые блузы и коричневые холщовые юбки, при взгляде на которые вспоминаются мешки с мукой в деревенской лавке. У некоторых на плечи накинуты грубые шерстяные одеяла. Сами женщины — тощие, с запавшими от постоянного недоедания глазами и очень неопрятные. Их волосы всклокочены, лица грязны, одежда вся в пятнах.
Две сиделки расположились на стульях прямо возле дверей. Когда мы входим, они встают на ноги; одна из них, толстая, хрустнув коленями, испускает стон.
— Смотрите-ка, девочки, к вам опять пришли Сестры, чтобы вместе помолиться перед чаем!
Девушки смотрят на нас и тут же без малейшего проблеска интереса возвращаются к своим занятиям. Их затуманенные мозги вряд ли осознают наше
