скифарийский, ни на гринвельдский, ни на тассирийский. Переговаривались немногословно. Быть может, из-за усталости.
Берест не смог бы сказать, прошли часы или дни – время во мраке трюма остановилось, – когда ему удалось увидеть других. Нет, не в редкие минуты кормежки. Кормили пленников, как скот: открывали двери трюма и сваливали у входа охапки водорослей, которые затем расходились по рукам. Тюремщики даже не удосуживались убедиться, всем ли досталась отвратная на вкус пища. А про справление нужды лучше было вообще не думать. Хотя не думать было крайне трудно: вонь вокруг стояла невообразимая.
Потом кто-то умер. Это заметили не сразу. Но когда заметили, из дальнего угла послышались стенания. Затем закричали все. В трюм вошли с десяток вооруженных людей с факелами. Вот тогда Берест, щуря отвыкшие от света глаза, увидел других пленников.
Это был странный народ. Широкие лица с высокими скулами и раскосыми глазами. Светловолосых не было. Большинство были либо с полностью бритым черепом, либо с узкой полосой волос ото лба к затылку, похожей на перистый гребень на шлеме тассирийского всадника. Тела их так же были безволосы, как у юнцов, хотя, похоже, здесь были одни взрослые мужчины. Отсутствие волос на теле заметить было нетрудно: все либо в грязных набедренных повязках, либо вообще голые. Кожа их была до странности красная. От голода у всех торчали ребра. Видимо, они находились здесь гораздо дольше, чем Берест.
Пришедшие корсары гневно кричали на узников, хлестали короткими плетками и вскоре вынесли три мертвых тела. Их кожа уже не была красной. Скорее фиолетовой.
Мертвецов унесли, факелы тоже. Снова зловонный мрак. А затем за бортом раздались три всплеска.
Берест не впадал в отчаяние и не ругал себя за то, что бежал с «Соленого ветра», бросившись в воды океана Предела навстречу неизвестной судьбе. Просто способность мыслить здесь оскудела быстро. Он лишь ждал очередной охапки водорослей. Привык к зловонию. И даже умудрялся спать сидя. Возникшее поначалу любопытство к людям с красной кожей растворилось во тьме. Только на краю сознания теплилась мысль: это не может продолжаться вечно.
А когда, быть может многие дни спустя, на палубе началась суета и послышались крики, в которых угадывались слова «Мамонтов остров», Берест понял, что ужасное плавание подходит к концу. Берест уже предвкушал, как покинет трюм и глотнет свежего воздуха, как увидит небо. Он был уверен, что так и будет. Ведь не могло же стать еще хуже!
Гретанские горы не поражали величием и не внушали трепета еще за сотни миль, как Цитадель Богов на севере. Они не отличались неприступными склонами, постоянно накрываемыми лавинами и камнепадами, как Кабры на юге. Гретания начиналась незаметно. Сначала луга и леса вздымались пологими холмами, между которыми текли речушки. Затем растительность становилась все скуднее, а из земли начинали выпирать глыбы камней. Далее камни образовывали плато с тихими ущельями. И уже потом можно было разглядеть пики самой высокой части Гретанских гор. Они были достаточно высоки, чтобы их было видно из ущелий. Но они не пронзали облака, как вершины Цитадели или Кабры.
Узкая тропа вывела на плато, покрытое волнообразными наплывами, словно эти камни были застывшим морем.
Копыта неторопливо постукивали по камню. Вэйлорд постоянно смотрел по сторонам. Но кого они могли встретить? Собирать здесь было нечего, ловить – некого. Разве что только его, загнанного волка в человечьем обличье. Но он продолжал высматривать, потому что это хоть немного отвлекало от чувств, что так внезапно и так некстати нахлынули на него, словно бурные потоки горной реки. И теперь его сердце, как утлую лодчонку, швыряло в бушующей стремнине. Тем труднее было отделаться от ненужных мыслей, что причина стихийного бедствия сидела сзади, обхватив Нэя со спины.
Долгое время Элисса молчала, кутаясь в одеяло. Дни стали холоднее. К тому же они удалились на север от пруда, который подарил принцессе последнее летнее тепло, а ее верному охранителю давно позабытые чувства. Да и в горах, пусть даже в Гретанских, всегда холоднее.
Тропа тянулась вверх, и наконец лошадь вышла на вершину скалистого хребта. С южной стороны склон был пологий, с северной – крутой. И где-то здесь нужно было найти безопасный спуск.
Вэйлорд не спешил. Его взору открылась раскинувшаяся внизу скудная на растительность долина, которую пересекала неровная, тонкая линия небольшой реки. Долина подходила к подножиям высочайших гор Гретании. И две из них, словно растущие друг из друга, служили основанием для самого причудливого города в королевстве.
В домах Арпелии было мало дерева и много камня. Здания росли будто сами собой, подражая скалам, а некоторые были вырублены прямо в этих скалах. Дома шли уступами, как зрительские ряды на тассирийской арене, и соединялись узкими мощеными улочками и выдолбленными в горе лестницами. Между двумя горами было перекинуто несколько мостов и пара акведуков, по которым в город поступала вода из родников. Один мост, самый большой и старый, стал улицей: на нем стоял ряд похожих друг на друга домов с острыми крышами. Выше всех городских зданий, чуть в стороне, расположилась цитадель вестников с узнаваемой башней.
Обитель послушниц богини красоты, женственности и милосердия, имя которой носил город, отсюда нельзя было увидеть. Насколько помнил Вэйлорд, обитель находилась на северном склоне левой горы.
– Элисса, – тихо сказал он.
– Да? – едва слышно отозвалась принцесса.
