бы продлили его жизнь еще на день! Еще один рассвет… Да, он не видит ни рассветов, ни закатов… Но он чувствует. Он живет!
Куда его завели? Сквозь мешок не было видно ничего. Вспомнился тот, первый мешок, который мнимые хантеры сняли с Олвина Тоота, а затем натянули на него. Мешок был хитрый. Через одну сторону можно было видеть, в отверстия между нитями. И беглый вестник видел. А с другой стороны была плотная подкладка. И через нее клир ничего не видел. Досадное воспоминание. Клир в очередной раз пожалел, что поверил разбойникам.
Мешок наконец сняли, и – снова полумрак какого-то небольшого помещения без окон. Нет солнца и неба. Только враждебные лица тюремщиков. И Олвин Тоот…
– Как твоя работа, клир? – спросил вестник.
– Еще… Еще немного осталось, – тихо ответил Деранс, глядя исподлобья.
Они теряют терпение? Хотят избавиться от него, не дождавшись, когда закончит?
– Ленив ты стал, как я погляжу. Видимо, решил, что с последним росчерком пера лишишься жизни?
– А разве не так?..
– А почему обязательно так, клир? – усмехнулся Олвин. – Твоя жизнь зависит от тебя, а не от нас.
– Как это?.. Я же ваш пленник.
– Вне всяких сомнений. И мы можем убить тебя завтра. Или сейчас. Или через месяц. Или уморить голодом. Или запытать до смерти. Все так, хранитель. Но ты можешь заработать свободу.
– Свободу?..
Клир вздрогнул. Нельзя было давать себе ложную надежду, но так хотелось…
– Помнишь ли ты, клир девятого пера, чему тебя учили? Все то, благодаря чему получил высокий сан?
– Девятое перо – вовсе не высокий сан…
– Но самый высокий в цитадели, – перебил вестник. – Ты не ответил на вопрос.
– Я всю жизнь служил ордену. Я все помню.
– Значит, помнишь и врачебное ремесло, коему вас долго и тщательно обучают?
– Конечно помню. Мне приходилось постоянно лечить этих болванов из наемной стражи. То срамную болезнь подцепят от деревенских шлюх, то поносом изойдут, ведь жрут что попало. Лечил я этих недоумков, а что проку?
– Понимаю, клир. Был бы прок, не оказался бы ты здесь. Успешно лечил?
– В основном. Но некоторые болезни подвластны лишь богам.
– Конечно. Но уповать на одних лишь богов нельзя. Иначе зачем они даровали нам руки, ноги и способность мыслить и действовать?
– Чего вы от меня хотите?
– Помнишь ли ты клятву, которую произносит всякий, кто берется за врачебное ремесло?
– Помню. Без клятвы нельзя лечить никого, кроме самого себя и неразумных зверей.
– Так произнеси ее! – велел Олвин, скрестив руки на груди.
– Но зачем?..
– Может, ты за свой сан золотом заплатил и клятвы не знаешь?
– Знаю и помню!
– Так говори!
Пленник недоуменно осмотрелся. Лысый верзила водил по бороде здоровенным ножом. Другие двое смотрели так, будто только и ждут команды разорвать клира на части.
– Я, Деранс Ментан, сын Ормунда, клянусь Инварином и первой целительницей и сестрой его Арпелией, да снизойдет из ее рук милосердие каждому. Клянусь остальными богами и не устрашусь произнести эту клятву перед всевидящими очами отца их великого. Беря их в свидетели своей клятвы, обязуюсь каждый раз, когда призовут меня исполнить ремесло врачебное, делать это в соответствии со словами моей клятвы. Клянусь исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство, подкрепленное печатью с пожертвованной мною кровью из тела моего: считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими родителями, делиться с ним своими достатками и в случае надобности помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями, и это искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без всякого договора; наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и клятвой по закону медицинскому, но никому другому. Я направляю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и несправедливости. Я не дам никому просимого у меня смертельного зелья и не покажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного средства. Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство. Я ни в коем случае не буду делать в лечении того, чему еще не обучен, но обязуюсь призвать обученного собрата своего в помощь нуждающемуся. В какой бы дом я ни вошел по призыву исполнения врачебного ремесла, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всякого намеренного, неправедного и
