Например, прошлой весной, когда они собирались в «Дельмонико», он зашел за ней и так возбудился, увидев ее, что даже сбил лампу с тумбочки у кровати, неуклюжий тюлень, и они занимались любовью весь вечер, а потом было уже поздно идти в ресторан, и она подслушала, как он
И все-таки
Водит по ее телу руками, как слепой, которому хочется видеть. Смотрит на нее горящими глазами, его изрытое шрамами лицо все сияет. Она нужна ему так же, как умирающему от голода нужна пища.
Ну, так… она его любит. Наверное.
Одиннадцать утра. Он переходит через улицу на углу Девятой и Двадцать четвертой. Порывы ветра задувают песок в глаза. Водка течет по венам.
Он настроен решительно: если она посмотрит с укором, он ударит ее по лицу. Если она расплачется, он просто схватит ее за горло и сожмет посильнее.
Она не угрожала ему, что все расскажет его жене. Ее предшественница угрожала, о чем потом пожалела. И все-таки он представляет, как она мысленно репетирует разговор.
Он ей сказал, что все не так, как ей кажется. Он не может любить ее в полную силу вовсе не из-за семьи. Его держит отнюдь не семья, а его прошлое, о котором он никогда никому не рассказывал. Его прошлое на войне, в пехотных войсках, во Франции. Это прошлое парализует его.
Все, что ему довелось пережить, все, чему он был свидетелем, все то (немногое), что он сотворил собственными руками. Когда они вместе пьют, у него все отражается на лице. Скорбь, тоска, ужас. Болезненное сожаление, которое она никогда не хотела понять. Она просто берет его руки, которыми он убивал (так она предполагает) (но лишь на войне), целует их и кладет себе на грудь, которую ломит, как грудь юной матери, движимой неодолимым желанием накормить, поддержать, напитать.
И она говорит:
Он вошел в подъезд. Наконец-то!
Сейчас одиннадцать утра. Он все-таки не опоздал. Его сердце бешено бьется в груди.
В крови бурлит адреналин. Впервые после войны.
На Девятой авеню он купил бутылку виски. Купил букет роз у уличного торговца. Дюжину красных роз.
Для женщины в окне.
Сейчас все решится. Сейчас он откроет дверь, увидит ее и поймет, что с ней делать.
Одиннадцать утра. Женщина ждет у окна, в синем плюшевом кресле. Она сидит обнаженная, но в туфлях на шпильке. Опять запускает руку под сиденье – проверить спрятанные там ножницы. Странно, ножницы теплые на ощупь, даже влажные.
Она смотрит в окно, смотрит на узкую полоску неба. Она почти безмятежна. Она приготовилась. Она ждет.
Крис Нелскотт
Натюрморт, 1931[39]