Первое, что она отметила в Мемфисе, – в вагонах тут черные и белые ездили вместе. Сейчас она стояла напротив еще одного закрытого банка. Очередь огорченных клиентов вилась вокруг всего квартала: мужчины в пропыленных брюках, запятнанных спецовках и в кепках и женщины на низких каблуках, в затрапезных платьях и поношенных шляпках.
Лурлин выглядела иначе – и этого было вполне достаточно, чтобы она привлекала к себе внимание. Ее зеленая шляпка колоколом была чуть новее, чем у других, пальто чуть плотнее. Туфли, правда, сбиты, как у всех, но от путешествий, а не от длительной носки и времени. Она вцепилась в двойные ручки своей коричневой спортивной сумки и прочла свидетельство упущенной возможности. В окне была выставлена бумажка с безнадежной надписью: «Наличности нет. Приходите завтра». Ни даты, ни подписи. Неизвестно, когда это «завтра»: вчера, три дня назад или, в самом деле, на следующий день.
Она не хотела ничего уточнять у пропыленных унылых людей, выстроившихся в очередь, есть ли хоть малейший шанс, что в банке появятся деньги. За два прошлых месяца Лурлин видела ту же картину в шести других городах и не уставала удивляться, почему толпа не бьет окна, не ломает двери и не пытается забрать все, что можно за ними найти.
Вероятно, каждый здесь сознавал, что не осталось ничего. Вообще ни цента.
Она вздохнула и крепче сжала пальцами в перчатке толстые ручки спортивной сумки, стараясь показать, что в сумке пусто и в нее просто необходимо положить наличность. Она понимала, что не стоило бы ездить с такой суммой денег, но выбора не оставалось.
Неизвестно, какому банку можно доверять, учитывая, как много по пути сюда она видела уже закрытых или готовых закрыться. Боялась, что если разместит все свои сбережения в один из таких, то потом не получит обратно ни цента.
Ей было ясно, почему люди покупают сейфы и устанавливают в своих домах.
Но у нее дома больше не было. Никакого.
Дом она не стала продавать – не было смысла. Он превратился в лачугу. В плохую погоду ветер задувал в щели в стене и наносил в четыре комнаты столько грязи, что она не успевала убирать за день.
К тому времени, когда умер Фрэнк, ей было невыносимо там оставаться. Похоронив его на семейном участке, она собрала сохранившиеся после давних путешествий два чемодана – чистые и крепкие, словно их брали в дорогу две недели назад.
Она взяла нижнее белье и одно чистое платье, рассчитывая новое купить по пути. Забрала деньги, которые оставил ей Фрэнк – все 200 долларов, – планируя, что свои получит по дороге.
С любовью у нее не вышло.
У женщин такое случается. Они тонут в чьих-то карих глазах и теплых улыбках, надеясь ухватить последний шанс завести детей, которые никогда так и не рождаются, и обрести в будущем относительный комфорт, которого тоже никогда не получают.
До знакомства с Фрэнком она оставалась одинокой женщиной на одинокой дороге и хорошо делала то, что, кроме нее, никто не умел.
Тогда она была моложе, жизнерадостнее и, несмотря на все, что видела, верила в людскую доброту.
До тех пор пока…
Она покосилась на застывшую очередь у банка. Едва заметно покачала головой. Стоит бросить клич – и эти отчаявшиеся люди превратятся в толпу, безумно орущую и слепо изливающую ярость на все вокруг.
Катализатором послужит единственная фраза – можно придумать какую угодно гнусность.
Она надеялась, что ничего подобного ей больше не доведется услышать.