На солнце или в тени (сборник)

кругленькую сумму, позвонила ему из отцовского магазина. Ты же понимаешь меня, дорогая?

Она не понимала ни его, ни других мужчин. А когда снова выбралась ненадолго на Север – сколько продолжалось это «недолго» она не подсчитывала, Эллиот уже был женат. На женщине, которая «больше ему соответствовала», как объяснила его мать, глядя на Лурлин с мрачным неодобрением.

Она уехала, поклявшись никогда не выходить замуж, а когда узнала, что Эллиот погиб при наступлении в Аргонском лесу, сделала вид, что ее это нисколько не трогает.

Но не бросила работу, которую начала, чтобы произвести на него впечатление.

И не бросила до тех пор…

Лурлин откинула голову и закрыла глаза, не обращая внимания на вес полдюжины книг в черном чемодане. Она прочитала каждую газету из тех, что засунула между ручек сумки, чтобы со стороны казалось, будто она несет в ней газеты, а не деньги. Но обнаружила, что больше размышляет, чем читает.

Вспоминала, какой была практичной четырнадцать лет назад, когда взяла у матери Эллиота деньги, которые та ей навязала, чтобы она забыла, что была помолвлена с ее сыном. И больше никогда об этом ни слова, заявила мамаша. Еврейскую семью из высших слоев нью- йоркского общества смущало, что Эллиот связался с небогатой девушкой-христианкой из западного Техаса, как и ее родителей, что их дочь полюбила еврея. Только в Техасе об этой связи никто не знал. Зато были в курсе друзья из Барнард-колледжа.

Многие не сомневались, что это был бы брак по любви. И Лурлин была того же мнения до той поездки, в которой не считала дней.

До того визита, когда мать Эллиота предложила ей баснословную сумму в пять тысяч долларов, чтобы она забыла о знакомстве с ее сыном. Уничтожила их любовные письма, разорвала портрет, который они заказали для помолвки, и вернула кольцо.

Лурлин уничтожила письма, разорвала портрет и принесла матери Эллиота кольцо. От ярости, от злости. Надеясь при этом, что потеря такой крупной суммы нанесет ущерб наследуемому имуществу Эллиота.

Но потом, прочитав некролог, узнала, во сколько оценивали его семью. Предложенная ей сумма была больше, чем за десять лет заработал отец Лурлин, но родные Эллиота посчитали бы это мелочью на карманные расходы.

Вот почему Эллиот мог заниматься исключительно Добрыми делами – он знал, что у него нет необходимости зарабатывать на жизнь – нужду ему испытывать не придется.

Схема, которой занялась Лурлин, изначально придумал Эллиот для них двоих. Они хотели изменить мир, а ее бледную кожу и светло-рыжие волосы использовать как прикрытие. Он все разложил по полочкам, например, воспользовался дипломом юриста, желая убедиться, что они получают достоверную информацию.

Именно Эллиот установил связи с Национальной ассоциацией содействия развитию цветного населения. Он же заключил, что их исследовательский порыв нуждается в человеке, способном общаться с белыми с Юга – убеждать их прозреть и признать, сколько всякого ужаса они ежедневно творят. Это Эллиот назвал их проект Добрыми делами, а влекло его (Лурлин поняла это позднее) ощущение пьянящего возбуждения.

Его стремление к риску и опасности.

То же стремление к риску и опасности потянуло его в Европу против воли матери.

План Эллиота касательно Южных Добрых дел казался безупречным, но Лурлин быстро поняла: на практике ее избранник превратился бы в обузу, сунься он на Юг со своими курчавыми черными волосами, смуглой кожей, щетиной на щеках, сколько бы он ни брился, и необоримым нью-йоркским выговором. Их бы вышвыривали из одного города за другим, если, конечно, населенные пункты предвоенного и послевоенного Юга можно назвать городами.

Но его идея рассредоточить средства по местным банкам на случай, если их ограбят или они потеряют деньги, была здравой. У Лурлин всегда на ближайшей железнодорожной станции имелся фонд на непредвиденные расходы. Ведь бывали дни, когда требовалось экономить каждый цент.

Не вина Эллиота, что она на семь лет оставила деньги на счетах в банках.

Это были годы Фрэнка.

* * *

Лурлин взяла деньги из банка в Нэшвилле, а в Роаноке не получилось. Банк не просто был закрыт – его не стало еще в 1926 году. Значит, банковский кризис, о котором она прежде не слышала, все-таки разразился.

Банк в Ричмонде, когда она туда приехала, оказался открыт, но сохранил не все ее сбережения. Из пятидесяти положенных на счет долларов ей предложили двадцать пять, и она взяла, понимая, что ни остальные двадцать пять, ни накопившиеся с 1917 года проценты получить не удастся.

Следующим пунктом назначения был Нью-Йорк.

Поезд прибыл на Пенсильванский вокзал и остановился в клубах пара под крики проводников: Конечная станция! Состав идет в депо! Конечная станция!

Лурлин получила багаж. Она много часов не выходила из вагона и теперь на ветру ощущала себя грязной.

Вышла с другими пассажирами из дверей, спустилась по лестнице на платформу и, подобно окружавшей ее деревенщине, задрав голову, посмотрела вверх.

От величия увиденного у нее перехватило дыхание. Лестницы вели с платформы в главное помещение, и отсюда открывался вид на стальные арки, от