А с утра Воронин сдавал экзамен. Принимал его «Фокке-вульф».
К полудню туман рассеялся, послышался гул самолета.
– Воронин, – пронеслось по траншее, – летит твой «Фоккер»!
– Все в укрытие! – крикнул Трофим.
И остался один у замаскированной установки на левом фланге. Самолет заметил подозрительную конструкцию, снизил высоту.
Воронин открыл огонь по «фоке», опасаясь одного: как бы по этому участку обороны не ударили вражеские минометы, получив с «рамы» данные о цели. Нет, пронесло.
Трофим перебегал от ружья к ружью, приседал у колеса, ловил цель. Дважды у борта самолета блеснул огонек, словно по нему чиркнули спичкой. Но «фока» жил, и его пули свистели над головой Трофима.
Пэтээровец развернул колесо, взял упреждение на один корпус самолета. Прогремел выстрел. «Не попал!»
Воронин быстро поменял позицию. Летчик сделал разворот и длинной очередью прошил незамаскированную установку – ружье, ствол которого был накрепко прикреплен к обручу колеса, надетого на ось, и нацелен в небо. Воронин перебежал на другой фланг. Летчик бросил машину в новом направлении. Струя свинца порубила ветки, оголила ствол ружья. Трофим успел выстрелить в третий раз, но самолет опять взмыл вверх. Надо было срочно менять позицию, но какая-то сила удержала Воронина на месте. «„Фока“ теперь атакует не здесь, – подумал он. – Не спеши, не спеши…»
Вынув из сумки последний патрон с бронебойно-зажигательной пулей, зарядил ружье.
Воронин не ошибся – летчик полоснул из пулемета по ближайшей позиции, логично полагая, что бронебойщик находится там. Ан нет! Трофим в четвертый раз нажал на спусковой крючок.
Рядом с «Фоккером» появился удлинявшийся шлейф дыма. Теряя скорость, самолет врезался в землю вблизи вражеского переднего края…
3
– Да-а… – протянул Переверзев. – Были схватки боевые…
И тут раздался пронзительный свист, а вслед за ним крик наблюдавшего за небом:
– Показались! Спускаются!
Кузьмичев вскочил и выглянул из-под кривых веток, распушенных нитчатыми листьями.
Небо было на редкость ясным, и прямо в зените набухали два круглых темных пятна – будто кляксы поставили в высоте.
Кляксы быстро оформились в диски. Диски пошли в рост, и вот опустились исполинскими караваями, зависли, застя солнце. Садились малые крейсера по очереди. Сперва сел тот, что был ближе к Космограду. Он мягко опустился между сбитыми скаутами и топким берегом залива.
Кузьмичев с болезненным интересом изучал сегментированное днище второго крейсера, висевшего над лесом. Видят ли его оттуда? Может быть, сейчас какая-нибудь склизкая тварь выцеливает его и плавно жмет на гашетку? Или на что они там жмут, негуманоиды хреновы?
Крейсер мягко стронулся с места, проплыл на середину Стеклянной пустоши и сел.
– Надо же, – пробормотал Переверзев, – прямо над базой…
– А эти еще спорили, перебираться не хотели, – сказал Виштальский. – Каково бы им пришлось под себумами?
– Вызываю Кузьмичева! – сказал коммуникатор голосом Алехина.
– Я весь внимание.
– Начинаю спуск, Гошка. Вижу оба крейсера. Вы где?
– Мы в лесу за Стеклянной пустошью.
– Отлично. Тогда я нацеливаю «Зарю» на тот крейсер, что у города. Готовьтесь – шваркнет так, что не обрадуетесь!
– Обрадуемся, обрадуемся! Ты только целься получше. И слинять не забудь!
– Не волнуйся! До связи.
– Давай…
Крейсера себум не подавали никаких признаков жизни – не открывали люков, не спускали трапов, не выдвигали антенн. Какой жизнью жили боевые корабли, не ясно было, но чем дольше они оставались на одном месте, тем прочнее их «держали якоря». Теперь, прежде чем взлететь, себумы должны будут протестировать сотни систем, перевести их из посадочного режима в походный, совершить тысячи необходимых манипуляций, отдать по нисходящей сотни команд.
Алехин мог быть спокоен – удар с орбиты накроет цель. Лишь бы не мимо…
– Вижу, – сказал Переверзев, вглядываясь в небо. – Он, не он?
