ума. Призрачный, конечно, но это лучше, чем ничего. И учти, я почти не преувеличиваю».
Ответом мне было молчание. Гораздо более долгое, чем я привык. Наконец мой друг ответил: «Ладно. Если ты так ставишь вопрос, прости, что я не встретился с тобой раньше. Боюсь, просто недооценил масштаб твоих проблем. Жду тебя в кабинете через четверть часа».
Ну хвала Магистрам. Уже можно жить.
Четверть часа я убил, проделав пешком большую часть пути, а на мосту Кулуга Менончи решил, что времени прошло уже достаточно, и шагнул в кабинет своего друга Темным Путем. Всяко лучше, чем ломиться к нему через Явный Вход, охмуряя охрану, которую хлебом не корми, дай поглумиться над очередным посетителем, неторопливо занося его имя в бесконечно длинный список официальных визитов. Особенно меня достают их упорные попытки вызнать мою фамилию и тягостная пауза, повисающая в воздухе всякий раз, когда я говорю, что никакой фамилии нет. Сэр Макс, и точка, чего вам еще. Недоразумение, конечно, тут же улаживается, но при всяком новом визите все начинается сначала, порядок есть порядок, я понимаю, чего ж тут не понимать, но если бы я не выучился ходить Темным Путем, который, помимо прочих удобств, избавляет от мытарств в приемной, давным-давно слетел бы с катушек и начал бы, к примеру, кусаться. Ну или просто выть на их настольный светильник, круглый, как полная луна.
В кабинете Шурфа царил полумрак. Только в дальнем углу горел маленький газовый фонарь; его бледный голубоватый свет выполнял скорее декоративную функцию, чем практическую. Но моего друга это совершенно не смущало, он сидел за письменным столом, уткнувшись в какие-то самопишущие таблички и внимательно их читал. На меня даже не взглянул. Сразу видно, что конец года не за горами.
– Эй, я уже пришел, – сказал я.
– Это довольно сложно не заметить. Садись и рассказывай, что у тебя случилось.
Глаз он на меня так и не поднял. Что, впрочем, как раз ерунда, этакое своеобразное бюрократическое пижонство – я тут у нас владыка Мира, ежечасно погибающий под грудами бумаг и снова возрождающийся к жизни, великая мистерия, вам, простым смертным, и не снилось. Время от времени на него это находит, особенно от усталости; в общем, я привык.
Хуже другое: Шурф мне не обрадовался. Не притворился равнодушным, что как раз обычное дело, а действительно совершенно не обрадовался. На самом деле. Нет.
Обмануть меня довольно легко, но только не в подобных вопросах: я чувствую чужое настроение, а уж его настроение – и подавно. До такой степени, что оно автоматически становится моим. Поэтому как бы мастерски мой друг ни прикидывался самым занятым человеком в Мире, сколь бы убедительно ни сравнивал получасовый перерыв в работе с крупномасштабной катастрофой вроде наводнения, на ликвидацию последствий которого понадобится куча сил, я всегда пропускал его сетования мимо ушей. Говори, что хочешь, дружище, если это тебя развлекает, все равно ясно, что ты мне рад, иначе давным-давно оставил бы тебя в покое. А так – не оставлю, и не проси. Потому что радость – упражнение, которое мрачным типам вроде нас следует выполнять ежедневно, чтобы не утратить сноровку, это я знаю точно. И делаю что могу.
То есть регулярно обрушиваюсь ему на голову в самый неподходящий момент – ради искр, всякий раз вспыхивающих от этого удара.
Но сегодня никаких искр не было. И их отсутствие встревожило меня куда больше, чем все прочие новости, вместе взятые.
– Так, – сказал я. – Что у тебя стряслось?
– Не у меня, а у тебя. Это ты не далее как четверть часа назад сообщил, что тебе нужна помощь. А я всего лишь согласился ее предоставить.
Ну… да.
– Поэтому садись и рассказывай, – велел Шурф. – Если тебе кажется, будто я отвратительно себя веду, ты, скорее всего, прав. Но у меня сам видишь, что происходит, – он провел рукой над столом, как бы приглашая меня оценить масштабы постигшей его бюрократической катастрофы. – Это продолжается уже третий день, и конца не видно.
Ладно, предположим. Я даже не стал напоминать: «А кто недавно хвастался, будто так лихо перекроил расписание, что высвободил себе для жизни чуть ли не полдня?» Все мы время от времени становимся оптимистами без особых на то оснований. Вот и сэр Шурф дал маху, вопреки моей внутренней легенде, будто он – сама безупречность. Но это уж точно не беда.
– Перед тем как явиться сюда, ты намеревался сойти с ума, – любезно подсказал Шурф. – По какой причине?
– Урдерцы, – объяснил я. – «Свет Саллари». Дигоран Ари Турбон и компания. Во-первых, они за каким-то лешим представились нам именами деревьев. Оказывается, у урдерских прибрежных деревьев есть имена, и они, в отличие от человеческих, всегда состоят из трех частей. Такое вот странное правило.
– В доступных мне источниках об именах деревьев не было сказано ни слова, – флегматично заметил Шурф. – Очень интересно.
Он врал. Ни хрена ему не было интересно, это я чувствовал так же ясно, как отсутствие радости по поводу моего появления.
Но ладно, нет так нет. Просто человек устал. Настолько, что забыл, с каким энтузиазмом рассказывал мне об урдерских прибрежных деревьях всего несколько дней назад. И как тогда горели его глаза. Бывает.
– Однако мне, в силу особенностей моего характера и житейского опыта, непросто понять, каким образом подобное открытие может привести человека на грань безумия, – добавил мой друг. – Даже если этот человек ты. Все равно причина явно недостаточная.
– Имена деревьев – это просто вишенка на торте, – вздохнул я. – Последняя капля. Контрольный выстрел в мою бедную голову.
