Саймон вздрогнул и выпрямился. Он слышал, как заколотилось сердце у него в груди. Водитель с тревогой смотрел на него. Саймон с удивлением опустил взгляд на свои руки, крепко сжатые в кулаки.
– Простите, – пробормотал он, заставляя себя разжать кулаки. – Дурной сон.
– Наверное, пора в отпуск, – пошутил водитель.
– Возможно, – сказал Саймон и представил, как было бы приятно сейчас нырнуть в теплые воды Карибского моря. И, понимая, что его вопрос прозвучит глупо, все же спросил: – Вы, случайно, на латинском языке не говорите?
– Я, сэр? – Водитель рассмеялся. – Мой отец частенько повторял: «Латынь – это мертвый язык, мертвее не бывает. Сначала…»
– «…латынь убила римлян, а теперь убивает меня», – закончил Саймон известную шутку, такую же древнюю, как и сами римляне. – Все верно. Я тоже не говорю на этом чертовом языке. Думаю, мне это приснилось.
– Точно пора в отпуск, – сказал водитель, и оба засмеялись. – Простите, сэр, но у вас лицо очень бледное. Вас проводить до квартиры?
– Нет, благодарю. Думаю, в этом нет необходимости.
Неужели он действительно так плохо выглядит? Прежде всего нужно принять горячий душ и сразу же после него лечь спать. Саймон надеялся, больше ему не будет чудиться латинская речь. Он дал водителю щедрые чаевые, поблагодарил за заботу и вошел в дом.
Швейцара, который вежливо приветствовал его, Саймон не узнал. Этот факт его слегка огорчил. Но опять же он никогда не возвращался домой так рано. Хэтэуэй кивнул швейцару и вошел в лифт.
У Саймона была прелестная квартира, но он редко видел ее при дневном свете. Ее наполняли вещи, которые он любил: книги, статуэтки, антикварная мебель. И все удобства современной цивилизации здесь тоже присутствовали. Он позвонил в свой любимый индийский ресторан и сделал заказ, который ему пообещали доставить через полчаса. Масса времени, чтобы принять горячий душ – любимейшее времяпрепровождение профессора.
Он включил душ, закрыл глаза и позволил воде смывать с него пот и напряжение трудового дня. Тугие струи били по голове и спине. Саймон старался отогнать панические мысли, что у него всего пять дней, в которые нужно уложиться. Мысленно он начал сочинять письмо Риккину.
«Он должен выделить нам дополнительное время, – твердил про себя Саймон. – Он должен понять, насколько это исследование ценное, должен понять, что в такие короткие сроки нельзя уложиться».
В ванной комнате стоял пар, обернувшись полотенцем, он достал бритву и кружку для бритья, протер запотевшее зеркало…
С той стороны которого на него взирало лицо Габриэля Лаксарта.
Саймон зажмурил глаза, досчитал до десяти и снова открыл. На него смотрело его собственное лицо, хорошо изученное за тридцать лет жизни. Прилив крови после горячего душа убедительно имитировал здоровый румянец. Его скулы, всегда резко очерченные, сейчас слишком заострились, темные тени легли под воспаленными светло-голубыми глазами. Неудивительно, что он упал в обморок, неудивительно, что он уснул в машине и ему привиделась какая- то чертовщина.
Что-то внутри подсказывало: «Ты так долго не продержишься».
Но историк и тамплиер внутри Саймона Хэтэуэя и все, что он унаследовал от Габриэля Лаксарта, тупо и неумолимо отвечало: «У тебя нет выбора».
14
Хотя Анайя приехала на пятнадцать минут раньше, Бенджамин Кларк уже ждал ее. «Возраст претендентов продолжает падать», – подумала Анайя, глядя на юного вундеркинда. На вид ему было дет двенадцать, но он уже два года работал на «Абстерго», а до этого за четыре года одновременно прошел стандартный курс обучения и получил степень магистра в области математики в Массачусетском технологическом институте. Поэтому он не мог быть
Среднего роста, с прямыми каштановыми волосами и открытым живым лицом, молодой человек, завидев Анайю, пришел в какой-то щенячий восторг и тут же протянул ей руку:
– Доброе утро! Вы мисс Кодари, не так ли? А я – Бенджамин Кларк, зовите меня просто Бен, если у вас тут разрешается обращаться друг к другу по имени.
Анайе американский акцент всегда казался странным, но приятным на слух. В ее глазах он делал американцев наивными и ранимыми – характеристики, которые они сами ненавидели, поскольку привыкли считать себя решительными и независимыми. Акцент подходил Бену значительно в большей степени, нежели его галстук, съехавший куда-то набок.
– Привет, Бен, рада познакомиться. – (Его рукопожатие было в меру крепким, но слегка влажным.) – И у нас можно называть друг друга по имени, за исключением больших боссов. Поэтому зови меня Анайя.
– Зови ее Най – так ей больше нравится, – вмешался в разговор Эндрю. – Привет, Бен, я – Эндрю.
– О, привет! – И, радостно улыбаясь, молодой человек с энтузиазмом потряс руку Дэвису.
– Пойдем, – сказала Анайя. – У тебя отличные рекомендации. Второй на курсе. Молодец!
– Вы это моей маме скажите, – округлив глаза, сказал Бен. – Каждый День благодарения она сетует, что я так и не смог стать лучшим на своем курсе.
