Вот и поляна, где они сидели с
Вот и река. Сейчас с высокого берега она казалась спокойной, ласковой, ничуть не страшной. И даже не особенно широкой. Запросто можно переплыть.
А с той стороны за песчаной полоской пляжа поднимались крутые, поросшие молодым лесом холмы. Те же сосны, те же ёлки. Всё как всегда.
Дыра на этом берегу тоже ничем особым не выделялась. Пещера как пещера. Мало ли таких на свете? Выйдя к берегу, Костя не сразу и заметил её.
А широкая чёрная щель словно ждала, ухмылялась странной улыбкой. Оттуда, из темноты, тянуло сыростью и холодом. «Ещё не поздно вернуться, – вползла в голову вкрадчивая мысль. – Пока ещё не поздно». Но Костя лишь сглотнул.
Что ж, пора. Он взглянул напоследок в горячее, выцветшее от сухого жара небо, улыбнулся чему-то и шагнул в Дыру. И тут же послышался звук. Костя сперва было вздрогнул, но тут же понял, в чём дело, и облегчённо засмеялся. Это вдали, за просекой, грохотала электричка. Он мог бы сейчас ехать на ней, прижавшись лбом к холодному стеклу, глядеть, как мелькают за окном столбы и сосны. Но это придётся отложить на потом…
Саня Васёнкин лежал, привязанный ремнями к железной койке, и тихо стонал. Кричать уже не было сил.
Иногда он проваливался в тяжёлый кошмар, где голодные хищные твари без конца пожирали его тело. Раньше он и не представлял, как такое возможно – без конца пожирать. Оказалось всё просто. Он чувствовал, как его разрывают на части, как кусочки его тела медленно продвигаются по пищеводам чудовищ, поступают в их желудки, начинают размягчаться под действием желудочного сока. Но затем твари отрыгивали то, что пожрали, собирали Саню из отрыгнутых кусочков и заново начинали пожирать…
Но когда он просыпался, то понимал, что реальность страшнее самого жуткого кошмара. Ремни были затянуты крепко – не пошевелить ни рукой, ни ногой. А вот голову иногда удавалось приподнять. И тогда он видел, что к его телу подсоединены какие-то трубки, а в вену вставлена игла капельницы. Так его питали – как коматозника или паралитика. Ведь он нужен
Ещё Саня видел, что слева и справа от него стоят такие же койки, а на них лежат такие же, как он, пацаны, подключённые к трубкам и капельницам. Иногда кто-то из них собирался с силами и начинал кричать, но это продолжалось недолго – силы быстро иссякали.
А кричать на Первом Этаже было от чего. Откуда-то сверху лился мертвенный тёмно-лиловый свет, и от него в душе и сердце скапливался, нарастал, рвался наружу тугой животный ужас. Волны ужаса то нарастали, то немного стихали, и Саня чувствовал, что это связано с
Но потом Хозяева снова принимались «выкачивать продукт» (интересно, откуда взялись в уме эти слова?), и становилось ещё тяжелее. Тяжелее от осознания, что всё хорошее навеки утрачено, что никогда больше ему ни с кем не поговорить, не увидеть улыбку на живом человеческом лице. От понимания, что всё светлое навсегда осталось позади и нет никакой возможности прекратить эти чудовищные страдания…
Наверное, он на Первом Этаже всего несколько дней, но кажется, что вечно здесь был и вечно будет. Ведь время – вспомнились ему чьи-то умные слова – относительная категория, и благодаря своей относительности оно умеет растягиваться в бесконечность…
А потом – когда он этого совсем не ждал! – что-то изменилось. Лиловый свет начал меркнуть, и Саня почувствовал справа от себя чьё-то уверенное присутствие. Насколько смог, он повернул голову и разглядел знакомый профиль, слабо мерцающий в полумраке Первого Этажа.
Костя! В серой форменной куртке, с осунувшимся и усталым лицом, но такой живой и настоящий – гораздо более настоящий, чем раньше.
Тёплые Костины руки расстёгивают тугие ремни, а губы шепчут:
– Санька, дорогой, потерпи ещё немного… Теперь всё будет хорошо!
И ужас начинает потихоньку отступать, всасываться в потолок и стены вместе с тёмно-лиловым светом. И кто-то возмущённо пищит там, за стенкой, точно ему наступили на хвост.
Именно так оно и было.
