И в тот момент, когда мужчина поравнялся с Тоськой, воздух задрожал, потревоженный первыми нотами нежной мелодии. Очередная восхищённая волна прокатилась от ступенек до зданий, окружавших площадь, разбилась о старинные стены и покатилась тихим шёпотом назад, чтобы замолкнуть, вслушиваясь в музыку, чтобы, затаив дыхание, следить за тем, как цесаревна берёт из рук служителя чашу с водой и протягивает её будущему мужу, не забыв одарить того смущённой улыбкой. (Что сделала эта докторша с моей сестрой? Я просто не узнавала её в тот момент!) Снова короткий внимательный взгляд на служителя, губы поджаты сосредоточенно, словно Тоська, боясь запутаться, раз за разом повторяет про себя порядок действий. Моя глупышка!
Протягивает руку к факелу, а пламя, вместо того, чтобы остаться там, где ему и положено быть, вдруг перепрыгивает на рукав красного платья и, стремительно разрастаясь, охватывает руку, добирается до высокой причёски, перепрыгивает на подол, струится по ногам…
Мгновение площадь хранила гробовое молчание, а когда докторша прыгнула вперёд и прижалась к пылающей невесте всем телом, что-то выкрикивая сквозь яростно стиснутые зубы, толпа взорвалась испуганным криком. И начался кошмар.
Северов что-то кричал мне в ухо и тряс меня, обнимал ладонями лицо, но я не могла оторвать глаз от ужасающего зрелища, разворачивавшегося на лестнице цесората, тем более что картинка продолжала транслироваться на всё небо.
Тоська кричала. Я не слышала её голоса, но видела как она широко раскрывает рот, как плещется боль в синих глазах, как слёзы катятся по бледным щекам. Она пытается вырваться из объятий, хочет упасть на землю, чтобы сбить с себя пламя, но женщина-врач не позволяет ей этого сделать. Пламя уже перекинулось и на неё тоже, однако она словно не замечает этого и, вовсе не чувствуя боли, хохочет, сверкая безумными глазами, и что-то кричит.
И я, кажется, кричу вместе с ней, пытаясь выкрутиться из крепких рук, что не позволяют мне бежать к Тоське. Не понимаю, почему никто ничего не предпринимает. Сотни охранников не могут потушить одно внезапно загоревшееся платье? Что происходит?
Я вижу, как безопасники бегут к пылающей парочке, но в двух шагах от них останавливаются, словно наткнувшись на невидимую стену.
Стена и есть.
– Купол, – рыдаю я, цепляясь за Арсения. – Она включила защитный купол!
Какая ирония судьбы. Приспособление, призванное защитить цесаревну от покушения, станет причиной её смерти.
– Не смотри! Не смотри! – пытаясь перекричать толпу, требует Северов, хочет закрыть своей широкой ладонью мне глаза, но я яростно отталкиваю его руку, содрогаясь от уже несдерживаемых рыданий.
Вижу, как тело Тоськи обмякает, как в последний раз закрываются ее глаза, как бессердечная сука, называющая себя врачом, срывает со своей руки какой-то браслет, одновременно с этим дезактивируя защитный купол. То, что она его дезактивировала, я понимаю, когда вижу, как безопасники неуклюже заваливаются внутрь недоступного прежде периметра, и всё ещё слабо надеюсь, что Тоська жива, что её можно будет спасти… Но и эта надежда умерла очень быстро, скончавшись во взметнувшемся к небу столбе яростного пламени.
По-моему, примерно в этот момент я начала терять связь с реальностью. Почувствовала, как отяжелели руки, повиснув плетьми вдоль тела, а голова стала такой неподъёмной, что я уронила её на плечо Арсения.
– Оля! – он подхватил меня на руки и прыгнул к золотым рыбкам, надеясь, что вода в бассейне защитит нас от ревущего на площади пламени. Краем глаза я заметила, как горит одежда на девушке, ещё несколько минут назад смеявшейся над невезучим репортёром, увидела репортёра, он лежал тут же, сжимая в мёртвой руке штатив своего аппарата, только вместо головы у него было кровавое месиво. Глубоко вздохнула и закашлялась, потому что от запаха горелого мяса воздух стал густым.
В глазах потемнело. Одной рукой я опёрлась о плечо Севера, второй облокотилась на обнажённое колено русалки и склонилась к самой воде, широко разевая рот. А потом меня всё-таки вырвало. Золотые рыбки бросились суетливо лакомиться содержимым моего желудка, и я завыла, не замечая утешительного бормотания Арсения.
Подняла голову к небу и сквозь хлопья чёрного дыма – не думать, не думать, что и кто там горит! – снова наткнулась взглядом на голограмму, чтобы успеть заметить отлетающую от площади платформу, на которой, обеими руками вцепившись в волосы, одиноко стоял грозный правитель Яхона, и по лицу его текли злые слёзы.
«Наверное, он всё-таки любил её, – подумала я. – И где Евангелина?»
А затем стала заваливаться на бок, с каким-то ленивым удивлением успев различить в толпе истошный женский крик:
– Держи её!
И это было последнее, что я выхватила из угасающий реальности, провалившись в такое знакомое и тёплое ничто. Спокойное. Пустое.
Наверное, это очень эгоистично с моей стороны, но позже, когда мне рассказывали о том, что происходило на площади после того, как я потеряла сознание, я радовалась.
Радовалась, что мне не пришлось видеть, как сообщники убившей мою сестру женщины, разместившись на крышах зданий, отстреливают тех, кто пытается выскочить из гигантского костра, в который превратилась площадь. Тогда ещё никто не знал, что это за люди, и Северов подозревал в них представителей службы безопасности.
Я радовалась, что мне не пришлось ни секунды своей жизни прожить с мыслью, что Цезарь имеет к развернувшейся на площади Влюблённых трагедии
