Похоже, сегодня день трудных вопросов. Отбросив общипанный листок, я потянулась за новым.
– Родители были поздними хиппи…
Ещё один недоумевающий взгляд.
– В общем, именовали себя детьми природы и почитали свободу главной ценностью. Лет до трёх я вообще не носила одежду – считалось, что она стесняет мою личность и формирует рабскую привычку к социальным ограничениям. Всё детство прошло в дороге, дешёвых мотелях, трейлерах, на фестивалях, медитациях. Пару раз родители забывали меня в городах, где останавливались. Когда мне стукнуло семь, бабуля заявила, что так дальше продолжаться не может и я должна ходить в школу, как все нормальные дети. Так я и осталась жить у неё, а родители приезжали… Приезжали, когда могли. Оставались максимум на неделю-две: бабушка не поощряла их образ жизни, о чём открыто заявляла по десять раз на дню, и мама жаловалась, что скандалы нарушают её энергию ци, или ши, или как-там-её, а бабушка отвечала, что она может засунуть себе эту энергию в… Короче, ты понял.
Я перевела дыхание и, поскольку Касинель не перебивал, продолжила:
– Возвращаясь к имени, родители долго спорили, как меня назвать, перебрали сотни вариантов в поисках звучного и оригинального, который определит всю мою будущность, а когда я родилась и впервые открыла глаза, папа сказал, что они у меня не как у всех младенцев, а удивительные: янтарные, цвета виски. Не успевшая оправиться после наркоза мама пришла в восторг от его находчивости, и так меня и записали. А полтора года назад их обоих унёс торнадо по пути сюда вместе с автомобилем. В новостях сообщили, что случилась какая-то природная аномалия, затронувшая единственный участок шоссе – тот, по которому они ехали. Другие водители подтвердили, что зрелище было просто фантастическим. Да, знаю, полный отстой, – я пнула с дороги мятую коробку из-под сигарет. – У всех родители как родители: врачи, бухгалтеры, продавцы, учителя или, на крайняк, художники, как отец Чезаре, а у меня – унесённые ураганом хиппи. Я вообще везучая.
Охотник слушал очень внимательно, хотя, судя по набегавшим на лоб облачкам, понимал далеко не всё.
– Проясни одну вещь…
– Да?
– Чем твои родители занимались на этих самых фестивалях?
– Ну как… пели, пили, танцевали, медитировали, обсуждали фундаментальные вопросы воспитания подрастающего поколения и курили травку, чтобы сделать всех в мире счастливыми.
– Всех в мире? – Касинель остановился в задумчивости. – Скажи, Виски, а тебя они сделали счастливой?
Так, кажется, на сегодня лимит философских откровений исчерпан.
– Какой-то ты слишком мудрый, – покосилась я на него. – Тебе вообще сколько лет?
– Шесть веков назад было двадцать три.
– Неужели? – удивилась я. – Выглядишь старше. И надо запомнить фишку с возрастом: когда стану, как бабуля, буду говорить, что мне семнадцать без полувека.
– А ты, значит, до трёх лет не носила одежду?
– Пошляк, – засмеялась я и кинула в него ягодой с куста. – Это единственное, что ты запомнил из всего моего рассказа?
Кас машинально вскинул руку в защитном жесте – ту самую, что держала стакан, – и молочный коктейль эпично выплеснулся ему на лицо и рубашку.
Ой, ничего себе ягодку кинула…
Я и не подозревала, что в стакане так много оставалось.
– Нет, ещё запомнил, что у тебя дивные глаза, – невозмутимо сообщил он, стирая ладонью с лица сладкую жижу. – Хотя их я и сам рассмотрел ещё в первую встречу.
Секунд пять я крепилась, потом хрюкнула и наконец расхохоталась, почему-то зная, что он не обидится.
– Прости… тут неподалёку есть сквер с фонтаном, давай замоем тебя.
– Звучит зловеще…
Главным украшением фонтана в центре круглой площадки с лавочками служила мраморная кобылица в окружении струй.
– Фениксу бы понравилась, – заметила я, поворачиваясь к Охотнику, и смутилась, потому что он уже стянул и кинул на бортик испачканную рубашку.
Мои глаза невольно поехали вниз, спотыкаясь о мышцы брюшного пресса, пока не уткнулись в резинку шортов.
Кас наклонился, щедро поплескал воду на лицо и грудь и принялся растирать. Шоколадные струйки потекли по подтянутому тренированному телу. Они текли и текли, как в замедленной макросъёмке, завораживающе скользя по гладкой коже…
– Виски, ты меня слышишь? – донеслось откуда-то издалека.
– А? – С трудом переместив глаза выше, я поняла, что Касинель ко мне обращается. – Ты что-то сказал?
– Сказал, что лучше ополоснусь целиком.
