– Джейда…
– Если снова собираешься извиняться, прекрати. Мои собственные ноги унесли меня туда, куда я попала. И в ту ночь, и сегодня. Мы сами делаем свой выбор.
– И снова дисморфия[62] ответственности в полный рост, – заметила я.
– Дисморфия – в твоем высокомерии по поводу того, что только твои действия имеют значение. Ты погналась за мной. Я убегала. Два человека, совершающих разные действия. Можем разделить ответственность пополам, если хочешь. Я так или иначе собиралась попасть в зазеркалье Фей. Мне хотелось приключений. Я не думала наперед. Я жила одним моментом. И ты за это не в ответе.
Я вспомнила, как она смеялась, перед тем как бесстрашно прыгнуть в зеркало, хохотала от души.
– Я должна была пойти за тобой.
– Я бы нырнула в ближайшее зеркало Зала. Знаешь, какие они? Показывают чудесные счастливые места, солнечные острова с белыми замками на песке. У меня ушло немало времени, чтобы выяснить, что по ту сторону может быть совсем не то, что показано на картинке. Бэрронс прав. Если бы ты побежала за мной, ты бы убила меня.
– Откуда ты знаешь?
– Лор рассказал. А как только я нырнула в ближайшее Зеркало, у тебя не осталось шанса меня найти. В том Холле
– Но ты потеряла несколько лет, – продолжала я.
– Ну вот, опять началось. Я их не потеряла. Я их
В аббатстве мне так не показалось, и я ей так и сказала.
– Сложно быть одной, – ответила она. – Делаешь то, что позволяет тебе выжить. Иначе просто не справиться.
К примеру, целых пять лет разговаривать с аналогом мяча? Вот тут лучше промолчу. Каким бы безумием это ни казалось, оно помогло ей выжить. Кто я такая, чтобы судить?
И вот теперь она привязана к столу, а часть, которую Чистильщик хочет в ней починить, – ее сердце – потрясающий орган, полный жизни во всех ее проявлениях, который со временем исцелится и наполнится светом.
Но если Чистильщик с ним поработает, то не наполнится.
Сильно сомневаюсь, что он планирует сделать ее более чуткой или эмоциональной. Если мы и выйдем отсюда после «починки», то, скорее всего, уже не будем собой, а станем эдакими Боргами[63], отстраненными автоматами с коллективным сознанием. Меня передернуло от мысли, что я могу потерять индивидуальность, тем более что меня уже изменили, и жизнь мне предстоит долгая. И всю эту долгую жизнь я должна влачить жалкое существование с тем обрубком личности, который оставит от меня штукенция, считающая себя вправе улучшать окружающих? Как смеет это нечто вмешиваться в наши глубинные структуры? Кто оно такое, чтобы решать, что в нас правильно, а что нет?
И Дэни – такая уникальная, сложная, умная – во что оно может ее превратить?
Я закрыла глаза. По щекам струились слезы.
– Ты можешь меня простить?
– Сколько можно твердить? Ты не сделала ничего, за что требовалось бы прощать. – Она замолчала и после долгой паузы произнесла: – А
И я поняла, что она имеет в виду Алину.
– Сколько можно твердить?.. – начала я.
И мы обе рассмеялись, а я заплакала еще сильнее, беззвучно.
Оказалось, нас нужно было оставить связанными в одной комнате, чтобы мы наконец проговорили то, что нужно проговорить.
Чистильщик прав. В моем мозгу есть изъян. На него нельзя полагаться. Сердце всегда брало верх над разумом. Как в тот раз, когда я решила вернуть Бэрронса из мертвых. Как в тот раз, когда, возможно, вернула из мертвых Алину. Над Дэни никто экспериментировать не будет. Я не позволю этому случиться. Любой ценой. Правдами или неправдами, мудростью или глупостью, освобождением или проклятием, но я не позволю Чистильщику ей навредить.
– Мак, мне не нравится, как ты затихла, – прошептала она. – Что ты там думаешь своей проблемной головой? Там же твой мозг, верно?
Я, наверное, издала раздраженный звук, потому что она, похоже, захихикала.
– Я
– Это не смешно.
– Смешно. Признайся, – возразила она. – Нас проанализировала куча мусора, которая выглядит так, словно развалится от первого неверного шага, и нашла, чего же нам недостает. Мне – сердца. Тебе – мозгов.
