собственному удовольствию. Кристиан добавил, что теперь по крайней мере мы с ним в одной лодке, у нас пропали тела родственников и, возможно, мне стоит спросить Риодана о своей потере.
Я не знала, кто из нас больше злится, я или он. Но он определенно больше болтал по данному поводу.
Я проталкивалась сквозь толпу, впервые радуясь, что «Честерс» вне пределов морали и законности. И хотя в множестве глаз из толпы я заметила шок и немалую порцию страха, никто не пытался со мной пересечься.
О чем я почти сожалела.
Гроб моей сестры пуст.
Я знала наверняка, что похоронила ее.
Я знала наверняка, что это была она.
Я знала каждый дюйм своей сестры. Едва заметные растяжки на бедрах, которые она ненавидела, особенно когда надевала купальник, – после того как резко потеряла одиннадцать килограммов из-за мононуклеоза, а затем снова их набрала. Родимое пятно, такое же, как у меня. Забавная форма указательного пальца на ноге, который был длиннее большого. Ноготь на правой руке, который рос неправильно – ей прихлопнули палец дверью машины, после чего ноготь почернел и отвалился.
Я похоронила Алину.
Если нет, то во всей моей жизни больше нет ничего определенного.
Я влепила ладонь в стену у кабинета Риодана и ворвалась внутрь.
– Мисс Лейн, – сказал Бэрронс.
– Мне нужно с тобой поговорить, – рыкнула я. – Наедине. Сейчас.
Риодан сказал:
– Мы проводим собрание…
– Мне. На. Срать. – Я обратилась к Бэрронсу. – Сейчас. – И заставила себя добавить: – Пожалуйста.
Он вскочил на ноги раньше, чем это «пожалуйста» прозвучало. Я развернулась и вылетела обратно, вниз по лестнице, через клуб, все время ощущая его присутствие за мной. Остановилась только в коридоре, ведущем к крылу обслуживающего персонала, и резко обернулась к нему лицом.
– Ты знаешь, где здесь есть частная кладовка? – осведомилась я с ноткой истерии в голосе.
– Не уверен, что знаю разницу между частной и публичной кладовкой, мисс Лейн, – сухо ответил он.
– Место, где нет этих гребаных камер!
Он застыл неподвижно, прошелся по моему телу своим темным непроницаемым взглядом, и линия его рта изменилась.
– О, мисс Лейн, неужели вы вытащили меня оттуда, чтобы потрахаться?
– Можешь спорить на что угодно, что да.
– Черт возьми. Не знаю, что с тобой случилось…
– Я не хочу об этом говорить! Ты собираешься мне помочь или нет? – Я уже почти визжала.
– …но чертова женщина. Ты мне такой нравишься.
Он толкнул меня спиной к стене, открыл ладонью дверь, которую я даже не заметила, затолкал меня внутрь, развернул и влепил в стену, пинком закрывая дверь за нашими спинами.
Мои джинсы оказались внизу, а Бэрронс – во мне, с хриплым рычанием, и я была готова принять его, потому что я всегда готова принять его, а он вбивался глубоко и сильно, а я стояла прижатой к стене, с руками над головой, толкаясь задом ему навстречу. И это все, что мне требовалось, чтобы найти спасительную надежду, найти связь, остаться в своем уме.
Когда мы вернулись в кабинет Риодана, я чувствовала себя значительно лучше. Я снова обрела способность думать. Я уже не была сырым комком боли, замешательства и страха. Я разбила это все о крепкое тело Бэрронса. Я обрушила на него всю дикость, которую испытывала по отношению к себе и к миру. Я кусалась, дралась, трахалась – и очистилась.
Господи, как я его люблю.
Он отлично понимал, что именно я делаю. Ни слов. Ни обсуждений. Ни бессмысленных вопросов или предложений, ни банальных фраз по поводу того, что меня беспокоит.
Он оценил.
Я была болью и яростью.
Он предоставил мне свое тело как повязку для раны.
Я подозревала, что настанут времена, когда ему потребуется от меня то же самое, и пообещала себе в той чудесной, замечательной, отличной кладовке, что если когда-нибудь почувствую в нем то, что сама испытывала сегодня, отвечу на его потребность с той же готовностью и полнотой, с которой он ответил на мою.
