В Н-ске его и нагнал Зайцев.
— Не курите. Правильно делаете.
— Иначе в будущем меня убьет рак легких? — иронически отозвался Зайцев.
Товарищ ясновидящий пристально глянул.
— Нет.
Глаза у него были смышленые. Понимающие. Слишком смышленые. Одно слово: записной жулик.
Было ясно, что в Н-ск Зайцев приволокся зря. Зря потратил уголовный розыск деньги на железнодорожный билет и суточные.
— Вас убьет не рак.
Зайцев хмыкнул.
— Всех нас рано или поздно что-нибудь убьет.
— Вы не хотите знать — что?
— Нет, — честно ответил Зайцев. — Мне все равно.
— Все хотят, — удивленно то ли возразил, то ли сообщил ясновидящий. Лессинг его фамилия. Точно, Лессинг. Наверняка сценический псевдоним.
В Н-ск Зайцева привели крысы.
— И крысы — тоже всем мерещатся?
Товарищ Лессинг прикрыл выпуклые глаза. Комедия. «Работает ясновидящего», — мысленно хмыкнул Зайцев. Тем не менее в зале тогда, по сообщению агента, было несколько десятков человек. И все принялись ахать, задирать ноги, вскакивать на стулья. «Крысы!» Дамы визжали.
Массовая истерика, короче. Хоть местный мильтон и божился, что крыс видел сам. «И супруга моя подтвердит». «Все ясно», — сразу понял тогда Зайцев. И не ошибся.
— Отвечу вам честно, — промолвил товарищ Лессинг словно нехотя.
Ответы его Зайцеву на самом деле были ни к чему. Достаточно пяти, даже четырем подсадным уткам в разных точках зала начать вопить: «Крысы», как паника охватит остальных. Кто там будет вглядываться под стульями? А даже если и посмотрит: всегда мелькнет какая-то тень, которую можно будет принять за серую спинку, за мелькнувший хвост. Товарищ Лессинг был профессиональным мошенником. В его способности нанять с полдюжины помощников Зайцев не сомневался. Он сам бы, например, именно так и поступил, случись ему зарабатывать на жизнь надувательством.
— Гипноз, — проговорил ясновидящий устало, как трудовым рублем подарил. — Ничего более.
И распахнул глаза. «Пронзительный взгляд» в самые зрачки. Трюк, видимо, действовавший неотразимо на провинциальных баб. Зайцеву стало противно. Несчастные — не вдовы, во всяком случае, не официально, — они все хотели знать, где их пропавшие мужья. Или отцы. Или братья. «Десять лет без права переписки» — так вроде звучала эта ныне популярная формула. На этом вот «без права переписки» жулики вроде Лессинга зарабатывали свои мятые, теплые, из лифчика вынутые рублишки.
— А разве гипноз бывает массовым? — спросил Зайцев без интереса.
Он и спрашивал уже по одной всего причине: поезд, который унесет его обратно в Ленинград, покачивая фанерными боками купе, был только завтра. В Н-ске по-всякому предстояло провести ночь, позавтракать. А прежде хоть как-то проглотить остаток вечера.
Гипнозом уголовный розыск не интересовался. С гипнозом Институту мозга все было ясно. Поручено было искать только ясновидящих. Агентов, участковых, даже уличных постовых согнали на собрания. Под подписку о неразглашении. Объяснили задачу. Дали инструкции. Все заявления и сигналы от населения тщательнейше собирались. Регистрировались. Подшивались. Проверять их выезжало только их звено. Человеко-единицы, друг друга не знавшие, до того никогда вместе не работавшие (потом их точно так же рассыпят по разным городам), подписавшие документ о неразглашении. Зайцев — одна из них.
— Вы мне не верите. Вы — верите?
— Я верю в победу коммунизма, — быстро отозвался Зайцев, закидывая ногу на ногу. — Во всем мире.
Беседа с жуликом надоела ему.
— Хотите попробовать?
Лессинг сказал: «хочете».
— Зачем?
— Гипноз открывает человеку то, что спрятано сознанием. Что у вас спрятано сознанием?
Но ответить Лессинг ему не дал. Видно, понимал, что ответом будет скептическая ухмылка: мол, так я тебе и сказал, ага.
— Не говорите! — быстро перебил он сам себя. Бултыхнул ногами в просторных штанинах. Тон приподнятый, оживленный. Истерика, которой заражаются несчастные, пришедшие заразиться надеждой. Вот его метод, понял Зайцев.
— Не говорите! Пусть это останется для вас! Мне не нужно знать! — взмахнул руками он.
