— От этой, от Фонтанки. Мокрая, как курица.
— Чего?
— Как курица, — повторил дворник.
Тротуар, земля, парапет были сухими — дождя не было.
— Откуда знаешь, что мокрая? Ты ж только что говорил: темно, — нахмурился Зайцев.
— Хлюпало, — дворник задумался, видно, не очень был доволен сам собой; лицо его сделалось свинцовым, потом оживилось. — Дак она когда под фонарем пробегала, я и увидел: мокрая, стерва!
— Это как? — вмешался Крачкин. — Раз сиганула, побегала мокрая, а потом снова в воду? Холодновато для купаний-то. И место неподходящее.
— Я не выпимши, — быстро и с обидой ответил дворник.
Больше толку от него не добились. Да и те сведения, что он сообщил, скорее путали, чем объясняли.
Самойлов шарил багром.
— Епт, Вася. Давай света дожидаться. И водолаза пустим.
С багра стекала серебристая лунная вода, падали холодные капли.
Крачкин перевернул тело. Зайцев почувствовал штырь в горле. Не вынимая руку, прямо в кармане скомкал бумажку с адресом.
Было ли это тем самым «изящным» делом рук благоверного или спрыгнула Анна Брусилова сама в воду… Да только кто ж прыгает в Фонтанку? Самоубийцы предпочитают невские мосты.
И почему она уже была мокрой?
Супруга допросили днем. Плотненький торгработник, энергичный строитель собственного благополучия. Зайцев тотчас сделал поправку в своем правиле: не всегда мужчина физически сильнее женщины. Тело под костюмом угадывалось рыхлое, как желе.
Только не дал допрос ничего. Мотив?
Товарищ Брусилов не растерялся:
— А у кого его нет, если есть жилплощадь? Вот у вас, товарищ милиционер, она есть?
И заложил ногу за ногу, расплющив толстенькую ляжку об другую.
Он вообще держался бойко. Не робел. Робеть ему причин не было: в ночь, когда погибла его жена, он сам играл в карты на Васильевском острове. Заигрались допоздна. Спохватился — а мосты уже развели. Пришлось оставаться ночевать на Васильевском.
Зайцев не поленился, потолковал с этими «приятелями» — оказались тихой интеллигентной семьей инженеров, все подтвердили. Брусилов физически не мог убить жену. Неву не перепрыгнешь. Самое что ни на есть ленинградское алиби.
Крачкин возмущенно крякнул.
— И не зацепить гада, — признал и он. — В карты играл, да. Квартира теперь его, признает. Но он прав: это еще не уголовное преступление.
— Что же, он с нашего благословения выйдет отсюда и на дачку свою отправится? Наслаждаться собственностью, отдыхать от причиненного волнения?
— Может, и не на дачку, — успокоил Крачкин, — а на службу. Чтобы прогул не влепили. Что ты глазищи вытаращил, как кот? Может, она сама в Фонтанку сиганула. Иногда самые очевидные объяснения являются самыми верными. И копать здесь нечего.
— А письмо?
— А что письмо?
— Ясно выраженное намерение убить.
— Может, она сама его и написала, это письмо. Ты следы этой пресловутой любовницы нашел? Хоть пылинку?
— Нет.
— То-то и оно.
— Но зачем ей письмо липовое писать и перед нами комедию ломать?
— Внимание привлечь. Если ты верно предположил и супруг ее поколачивал, то знаешь, Вася, не так легко даме об этом заговорить, особенно с посторонними, да еще мужского пола. Особенно даме интеллигентной.
— Да, — протянул Зайцев. — Почерк бы сличить. Да письмо тю-тю.
Уродливую сумочку с «яйцами любимого» нашел водолаз — довольно далеко от того места, где выловили тело. Письма в сумочке не было. Ни смытого водой, никакого.
— Сама, по всему, и прыгнула. От жизни от такой да от стыда.
— Ее колотят, а ей же самой и стыдно?
— Ты, Вася, не знаешь женщин.
— Ты зато знаток, ага.
