– Аригато.
– А что ты здесь делаешь? – поинтересовался Шура. – И в таком необычном виде…
Лиза хмыкнула.
– Ты еще не видел меня в необычном виде. А вообще я здесь работаю, – небрежным жестом она вынула из воздуха колоду карт Таро, ловко перетасовала их одной рукой, и карты исчезли, как показалось Шуре, под оберткой от шоколада. Он поднял пеструю бумажку и, разумеется, ничего не обнаружил.
– Ты шулер! – радостно воскликнул он.
Лиза подперла щеку ладонью и посмотрела на Шуру с комичной усталостью.
– Вот с чем сравнивают мое прекрасное искусство предвидения и пророчества – с тем, что я мухлюю в карты. Как вам не стыдно, юноша!
– Так это к тебе меня приглашали, – протянул Шура.
– Конечно. Больше здесь никто не ворожит.
Шура плеснул вина в бокал, протянул Лизе. Она приняла его с легким поклоном, однако пить не стала. Мягкий свет делал ее лицо странно переменчивым и тени плавно текли по нему.
– Значит, ты пророчица, – произнес Шура почему-то с мамиными интонациями. Лиза кивнула.
– Значит.
– Хороший доход?
– На чупа-чупсы хватает.
– Люди любят, когда их обманывают, – глубокомысленно изрек Шура. Он редко пил и потому ему немного требовалось, чтобы захмелеть. – Ты обманываешь, а они радуются. Платят. А ты потом придешь в студию танца и будешь платить мне.
– Круговорот купюр в природе, – заметила Лиза и пригубила вино мелким птичьим глотком.
– Круговорот… – повторил Шура. – Хотя врешь ты не всегда. Сегодня, например, ты знала, что я поссорюсь с мамой.
Лиза утвердительно качнула головой.
– Вот откуда ты это знала?
Жест девушки был легок и неуловим; на ковер перед Шурой легла карта. Он поднял ее и некоторое время молча рассматривал костлявого всадника на белом тощем жеребце, что ехал по полю битвы.
– Увидела во сне, – сказала Лиза, отставила бокал и села поудобнее, подложив под острый локоть одну из подушек. Шура печально покачал головой и сообщил:
– А я почти не вижу снов. А если и вижу, то кошмары… Слушай! – воскликнул он. – Что сейчас делает моя мама?
Лиза задумчиво сощурилась. Шура ни к селу, ни к городу подумал, что свеча скоро погаснет, и они останутся в темноте – почему-то эта мысль заставила его поежиться, словно от холода.
– Твоя мама в полном порядке, – промолвила Лиза. – Думает, что ты побежал к дешевой девке, но вернешься как миленький. Она выпила корвалол и сейчас уже спит.
– Знаешь, для этого не надо быть гадалкой, – промолвил Шура.
«Ты попал в водоворот, – заметил ему внутренний голос, – и тебя несет в самый центр событий. Еще утром ты не знал эту девушку, и вот теперь она в твоей жизни, она сидит рядом и говорит с тобой так, словно знает лет сотню – это по меньшей мере. А тени скользят по ее коже, и ты очень хочешь узнать, какая она на ощупь».
– Говорят, у ведьмы и ветра не спрашивают совета: оба скажут в ответ – что да, то и нет, – сказала Лиза, и Шуре послышалась издевка в ее голосе, будто она смеялась над ним, говоря: что, купился?
– А я не верю в предсказания, – проронил он.
Лиза взяла бокал и залпом осушила его, словно на что-то решалась.
– Во что же ты веришь, пьяный мальчик без снов?
Шура посмотрел ей в глаза, но ничего не увидел: под веками и острыми ресницами клубилась тьма.
– Не знаю, – простодушно ответил он. – Правда, не знаю.
– Итак, батафога.
Он стоял перед зеркалом, словно матадор перед зрителями; его ученики сгрудились чуть поодаль, пристально глядя на него. Пауза казалась вечной, потом Шура вошел в движение и ритм и сам стал движением и ритмом: стационар – виск с поворотом – самба-ход и батафога. Он любил самбу, конечно, не так, как танцы европейской программы, но любил: в учебе его тренер делал упор на стандарт, и латину Шуре пришлось осваивать чуть ли не в одиночку.
– А колени выпрямляем, – сказал он и обернулся к студийцам, хотя прекрасно видел их в зеркале. – Пробуйте.
