Равнодушно глядя на все эти глупости, самодостаточный Томас понимал, что имел несколько другие взгляды на женщин. Во-первых, у него была дорогая жена, к которой он был душевно привязан и думал, что действительно по-настоящему любил. Во-вторых, в замке его теперь почти каждый день с большим нетерпением ожидала сама изумительная принцесса, в сравнении с которой все другие, по-прежнему потрясающие женщины Парфагона были утонувшими в дневном небе звездами на фоне ослепляющего солнца. Как-то совершенно незаметно получилось, что он зачастил к ней в гости и уже не чувствовал в этом ничего особенного. Это стало нормой его сильно изменившейся жизни.
Ближе к вечеру, когда прохладные сумерки начали постепенно обволакивать некогда счастливый город, довольный Томас снова неспешно прогуливался с невинной Элизабет, одетой в воздушное белое и длинное меховое пальто с капюшоном, по уже почти восстановленной спасительной Стене, где то тут, то там возвышались строительные леса. При этом их охраняла добрая четверть боеспособного состава внутреннего гарнизона, а снизу глазели пораженные явлением божественной принцессы осчастливленные зеваки, выкрикивающие громкие приветствия и искрение восхищения, рыдая навзрыд или молча молясь небесам.
– Это и есть ваш друг? – вдруг радостно улыбаясь, указала благоухающая принцесса на идущего внизу осунувшегося человека с черным конем, на котором восседала худая девушка. Удивленный Томас присмотрелся вниз, где действительно совершенно измученный Ален, судя по всему, накручивал уже далеко не первый круг у почти бесконечной Стены. Похоже, пока не все ценные уроки легендарного Нильса были до конца усвоены. И это при такой сумасшедшей востребованности рыцарей местными дамами!
– Да, это он. Соболезную несчастной.
– Ах! – внезапно прижалась испуганная Элизабет к его плотному синему камзолу, когда две дюжины потревоженных охраной голубей неожиданно взмыли вверх прямо над ее головой.
Словно ошпаренный кипятком и затем оглушенный кувалдой по голове, засмущавшийся Томас замер, аккуратно прикасаясь к хрупкому телу сказочно ароматной принцессы. Еще никогда мужественный воин не видел так близко эти шикарные длинные ресницы, аккуратный носик и маленький ротик с бледно-розовыми губками. Сама она тоже смутилась, покраснела и опустила свои чистейшей воды горящие очи вниз, будто не в силах так близко смотреть в его умные и спокойные глаза.
– Простите, – все-таки выпустила она его из рук после продолжительной паузы. – Я испугалась.
– Тут же толпа гигантских рыцарей! Кого тут можно испугаться? – удивился боевой трибун, но быстро одумался и спохватился: – Хотя да, неожиданно как-то было.
– Кстати, ваши ужасные шрамы почти зажили.
– Стараюсь. Приходится в фазе отвлекаться.
– Знаете, Томас, мне так хочется больше и ближе с вами общаться, но…
– Мне тоже. Но что?
– Как вам сказать… Я дочь короля, вы трибун. Меня никто не поймет.
– В смысле?
– Мне нужно соблюдать статус. Понимаете?
До потрясенного Томаса с большим трудом дошло, что имела в виду бедная Элизабет. Действительно, она, драгоценная дочь короля, самая ценная жемчужина Парфагона и всей Селеции, все это время проводила с простым офицером, бывшим деревенщиной. Если для него это общение было сравнимо разве что со снисхождением ослепительной богини, то как себя чувствует она, спускаясь к нему с бездонно-голубых небес у всех на глазах? Комфортно ли ей? Что ей говорят и что о ней думают?
Вернувшись в свой небольшой домик поздно вечером, уставший Томас обнаружил в столовой пьющую холодную воду неприветливую Марию, одетую в воздушную ночную сорочку. В скромной комнате кроме простенького стола, за которым она и сидела, пары шатающихся стульев, шкафа с кухонной утварью и печи из красного кирпича ничего не было. Его жена собрала свои некогда густые черные волосы в косу и была нарочито холодна и безразлична. Ее муж, не самый чувственный человек в этом мире, сразу ничего не заметил и, как ни в чем не бывало, стал готовиться ко сну и фазе, необходимой для поддержания рыцарской мутации. Только перед самым уходом в спальню он понял, что потерянная Мария все еще сидит за столом, молча смотря в одну точку на стене, и небольшими глотками отпивает воду из широкой чаши. Он вдруг вспомнил опытного Нильса, который больше всего на свете остерегался не озверевших мутантов Арогдора, а хрупких, но молчащих женщин. По его словам, даже у безжалостного Джавера начинали трястись все четыре руки от такой леденящей кожу картины.
– Все хорошо, дорогая? – предельно аккуратно спросил он, пытаясь осторожно прикоснуться к ее лежащей на столе руке.
– Все потрясающе, – как гром среди ясного неба прогремело в доме, и Мария раздраженно убрала руку.
– Точно? – предвкушая беду, уточнил наивный Томас, надеясь, что ему все-таки показалось.
– Точно, – прогремело еще раз в ответ, и бесстрашный рыцарь понял тщетность своих безнадежных надежд.
– Тогда пошли спать, милая моя, – попытался провести ловкое тактическое отступление искусный трибун, вложив в свой грубый армейский голос
