И тем больнее мне было, когда ты встал на их сторону. Но пока враг сидит тихо, забившись в свою нору, я не вижу никакого смысла в том, чтобы наш народ умирал, пытаясь достать его оттуда. И всегда хотел только одного: чтобы никто из моей семьи никогда больше не оставлял меня.
– Я уже говорил и тебе, и Фину. Дроу не…
– Ты всерьёз полагаешь, что ради победы над тёмными я мог желать смерти тем, кого люблю? Пролить родную кровь, совершить преступление перед семьёй, перед богами и перед своим народом? Зная меня?
– Но ты же всерьёз полагаешь, что я перешёл на сторону зла. Зная меня.
Фрайндин собирался что-то ответить, но осёкся. Посмотрел на брата так, будто впервые увидел. Эсфор смотрел на него в ответ: мягко, без всякой укоризны.
Даже сейчас – тепло.
– Я всё время искал оправдания твоему предательству. Тому, почему ты выступил против нас, – в голосе Фрайна прорезалось страдание. – Знал бы ты, как хочу я сейчас поверить тебе, но… можешь ли ты поклясться светлой памятью нашей матери, что желаешь добра нашей семье и нашему народу? Что ты говорил правду? Что это не тёмные сделали Фина вдовцом, а Дэна и Фаника сиротами? – он перевёл взгляд на Лода. – Можете ли вы поклясться самым дорогим, что сейчас дроу проклинают Тэйранта так же, как это делаем мы?
– Клянусь. – Лод спокойно поднял руку. – Любовью своей, здравым рассудком и памятью семьи, которую я потерял в той же резне, где ваш брат потерял жену.
– Клянусь. – Эсфор приложил ладонь к сердцу. – Памятью нашей матери, честью своей и жизнью.
– Клянусь, – неожиданно тихо проговорила Навиния. – Памятью моих родителей.
Я промолчала. Моя клятва всё равно не имела бы никакого смысла. Но как всё-таки хорошо, что в этом мире клятвам придают куда большее значение, чем придаю им я.
Фрайндин помолчал, точно взвешивая каждое слово в уме. Потом кивнул.
– Когда я узнал, что сделал Фин… какое решение он принял… с тех пор я не могу его видеть, – неожиданно проговорил эльф. Обернулся к племянникам, и под его взглядом на лицах обоих принцев проявилось одинаково пристыженное выражение. – Я уже третий день ухожу сюда, прячась от него. Глупо, конечно, но ничего не могу с собой поделать. За то, что он обрёк вас на смерть, я ненавидел его. А ещё больше ненавидел себя. Ведь я… – он вдруг сплюнул на пол, зло и бесконечно горько. – Я действительно во всём виноват. И мне нет прощения. Потому что совершенно за вас не волновался. Потому что просто забыл проверять эти треклятые маячки. Потому что вёл себя как последний дурак, как влюблённый мальчишка.
О, нет. Только не говорите, что это из-за Сусликовой он…
– Влюблённый мальчишка? – недоумённо повторил Эсфор.
– Я так долго ждал этого чувства, что теперь, когда наконец узнал его, позволил себе позабыть обо всём остальном. А Мэрис… девочка из другого мира, моя избранница… Я полюбил её всем сердцем, но с ней так много хлопот! – Фрайн тяжело вздохнул. – Она всего за два дня успела разозлить весь эльфийский двор. Немудрено, конечно, она ведь такая… естественная. Всегда говорит, что думает, совершенно не умеет притворяться. Правила, этикет, подбор выражений – всё это не для неё. Но всё же без всяких весомых причин говорить светлейшим леттэ…[6] как же это… «чего вылупилась, я не музейный экспонат»…
Судорожно моргая, я попыталась понять, в чём именно я ничего не смыслю: в мужчинах, в любви или во всём сразу.
Неужели прекрасное светлое чувство настолько зло, что в глазах Фрайна вульгарная невоспитанная девица превратилась в «естественную деву, не умеющую притворяться»?..
– Она никогда не сидит на месте. Постоянно попадает в неприятности, – продолжил эльф, и у меня создалось впечатление, что он давно искал возможности излить душу хоть кому-то. – Я восхищаюсь её жизненной энергией и добрым сердцем, её юностью и горячностью, но… Зачем она отобрала у странствующих циркачей этого монстра с копытами? Видите ли, бедное животное признало её хозяйкой. А мне для этого животного пришлось снять целую конюшню: другие кони наотрез отказываются с ним даже рядом находиться. Как и большинство конюхов.
– Монстр с копытами?
– Скримсхэстур, – коротко пояснил Фрайндин.
Лицо Эсфориэля почти не изменилось, зато не выдержала Навиния:
– Демоническая лошадь? Но это же
– Циркачи её и не приручали. У них был передвижной зверинец всяких чудищ, вот и самка скримсхэстура в клетке сидела. Живых кроликов ест, а к Мэрис стала ластиться, как собака. В итоге Мэрис выпустила её из клетки. Назвала Лапочкой… Циркачам, к слову, заплатить и не подумала: сказала, что они… м… в общем, бездушные злодеи, которые мучили бедную зверушку. Хорошо, хоть ей другие монстры в зверинце не приглянулись. – Фрайн грустно поглядел на свои опущенные руки. – Потом она прослышала о стае василисков, которая обитала в Боггийских болотах. И кому эти василиски мешали? В болото всё равно никто не совался. Теперь я гадаю, эти василиски были последними в Риджии или всё-таки нет… А воры, пьяницы и насильники! Такое
