Лод ответил не сразу: он неторопливо вёл кончиками пальцев по металлическому кольцу, и под его ладонью на серебре проступала насечка тонкой рунной вязи. Губы колдуна не двигались, однако я знала, что про себя он проговаривает магическую формулу.
Мне не хотелось его отвлекать. Но он сам сказал, что мой рассказ его нисколько не отвлечёт.
– Да. Это я и имел в виду, – произнёс Лод, когда рунная цепочка замкнулась, обвив ошейник по кругу, словно уроборос. – Теперь ты понимаешь, насколько близкой к истине была твоя слепая догадка.
– Но почему светлые не додумались до того же, что я угадала вслепую?
– Они и не пытались думать. Никто, кроме Эсфориэля и его юных воспитанников. Но даже они не заподозрили Авэндилль и вообще предпочитали держать свои мысли при себе. – Лод повертел ошейник в руках. – Для всех Повелительницу отравили тёмные. Это очевидно, в отличие от мысли, что убийца – маленькая девочка из знатнейшего дома, невинное светлое создание, присягавшее ей на верность.
– Не такая уж и маленькая.
– По эльфийским меркам в девятнадцать ты ребёнок, едва покинувший колыбель. И убить кого-то из семейства Повелителя – значит навлечь вечное проклятие богов на весь свой род. Даже среди людей немногие решались на такое, а среди эльфов я и вовсе не припомню ни единого случая.
– То есть никому просто в голову не могло прийти, что эта Авэндилль решит проблему с соперницей таким способом?
– Никому в голову не могло прийти даже то, что Авэндилль вообще считает её соперницей. Ты слышала, что говорил Фаник: если эта девочка действительно ненавидела его мать и любила его отца, она крайне искусно это скрывала. И продолжает скрывать до сих пор. – Лод удовлетворённо отложил серебряное кольцо на столешницу. – Может, она и ни при чём. Кто знает. Но сейчас нам проще найти того, кто заказал наёмникам убийство принца, а не расследовать преступление восемнадцатилетней давности.
– Брось. Ты наверняка тоже думаешь, что это сделал один и тот же человек. Или эльф. – Я азартно подалась вперёд. – Авэндилль избавилась от Повелительницы, потом, дождавшись удобного случая, от её сыновей. И вот Хьовфин снова бездетный вдовец, а королевство снова нуждается в наследнике. Здравствуй, повод снова заключить брак по расчёту – а кто у нас самая подходящая партия? По-моему, всё сходится.
– Это лишь теория. Нам же стоит опираться на факты. И эти факты у нас появятся завтра, когда мы наведаемся к «старшаку». – Колдун посмотрел на меня. – А вы с Фаником неплохо ладите.
Он сказал это без одобрения, без осуждения, без насмешки. В своём обычном констатирующем стиле. И будь на его месте кто угодно другой, я могла бы подумать, что он ревнует.
На миг мне захотелось подыграть и посмотреть на его реакцию; но даже если не брать в расчёт, что я не имею на это никакого права и его мне не обмануть – это будет одной из тех истинно бабских манипуляций, которые я всегда терпеть не могла.
– Да. Неплохо, – просто сказала я, прежде чем тихо, коротко посмеяться. – Я даже думала сегодня, насколько всем было бы легче, если б я влюбилась в него, а не в тебя. Всем, включая меня.
Он ничем не показал, что не ожидал моих слов. И смеяться вместе со мной не стал.
– Да. Пожалуй, – опустив взгляд, Лод коснулся серебра кончиком указательного пальца. – Я тоже иногда думаю, насколько было бы легче, если б я отступился от Морти. Не всем, но многим. Включая меня. – Его палец скользнул по гладкой металлической кромке, точно стирая невидимую пыль. – Но в этом мире есть очень немного вещей, после которых я возненавижу сам себя, и предать её – одна из них.
Я тоже ничем не показала, что не ожидала ответной откровенности.
Нет, тебе нечего стыдиться, Лод. Ты верен ей и верен себе. И ирония в том, что если бы ты предал свою принцессу, то тебя возненавидел бы не только ты сам: у меня с детства слишком болезненное отношение к мужчинам, которые предают своих женщин. Это определённо смешно, но если б ты оставил Морти ради меня, то ничего не приобрёл бы в моих глазах. Только потерял.
Почему я настолько ненормальная?
Я следила за его пальцем, неторопливо обводившим край ошейника, вычерчивая идеальный круг, – и смутная догадка, зародившаяся вчера, перешла в уверенность.
– Ты ведь сам не следуешь собственным советам, – вполголоса произнесла я. – Ты говорил мне, чтобы я давала выход боли, однако сам даже не думаешь давать выход своей.
Он не поднял взгляд, но рука его замерла.
– Мы с тобой похожи. Чем мне было больнее, тем меньше я всегда старалась это показывать. И ты… тебе ведь очень больно. Из-за Морти. Из-за того, что она не может быть только твоей.
– Я никогда и мысли не допускал, что она может быть только моей. – Лод так и не посмотрел на меня. Голос его остался бесстрастным, и лишь рука вдруг упала на стол резким, отчаянным жестом. – Но да, мне больно.
Я всматривалась в его светлые глаза, устремлённые вдаль. Он казался таким же спокойным, как обычно, но я уже знала его, так же как он знал меня, и могла различить ту усталость и ту печаль, которые он прятал за своей спокойной маской. И в мыслях снова зазвучал гадкий шепоток:
